Довод Лекока оказался настолько убедителен, факты были столь очевидны, что сомневаться не приходилось.

– И это еще не все, – продолжал он. – Перейдем к нижнему матрасу. О нижнем матрасе редко вспоминают, когда требуется зачем-нибудь смять постель или, наоборот, придать ей первоначальный вид. Поглядите-ка сюда.

Он приподнял верхний матрас, и все убедились, что нижний лежал совершенно ровно: на нем не было ни малейшей вмятины.

– Вот вам и нижний матрас, – буркнул Лекок и наморщил нос, наверняка вспомнив какую-нибудь любопытную историю.

– По-моему, можно считать доказанным, – согласился следователь, – что господин де Треморель не ложился.

– К тому же, – добавил доктор Жандрон, – если бы его убили в постели, где-нибудь здесь осталась бы его одежда.

– Не говоря уж о том, – небрежно обронил г-н Лекок, – что на простынях обнаружилась бы хоть одна капля крови. Решительно, разбойники были не на высоте.

Уже некоторое время папаша Планта пытался поймать взгляд следователя. Как только ему это удалось, старый судья изрек, подчеркивая каждое слово:

– Меня поражает, каким образом такого молодого и полного сил человека, как граф Эктор, убили у него дома, если он не спал.

– Причем в доме у него полно оружия, – подхватил доктор Жандрон. – Кабинет графа увешан ружьями, шпагами, охотничьими ножами. Настоящий арсенал!

– Увы, – вздохнул добряк мэр. – Мы слыхали еще и не о таких несчастьях. Дерзость злоумышленников возрастает в силу того, что низшие классы вожделеют к богатству, расточительности, роскоши, которые видят в больших городах. Каждую неделю в газетах…

Тут он с большим неудовольствием заметил, что никто его не слушает, и замолчал. Все слушали папашу Планта, который никогда прежде не отличался разговорчивостью; сейчас он продолжал развивать свою мысль:

– Разгром в доме показался вам бессмысленным, ну а я удивляюсь, что здесь не натворили еще большего беспорядка. Я, так сказать, старик, и сил у меня поменьше, чем у тридцатипятилетнего мужчины, а все-таки мне сдается, что, ворвись ко мне грабители, покуда я еще не уснул, они бы меня не одолели. Не знаю, что бы я делал, может быть, меня и убили бы, но во всяком случае я попытался бы поднять тревогу. Я бы защищался, кричал, распахнул окна, поджег дом.

Что бы сказали те, кому довелось обращаться в суд в Орсивале, если бы они увидели своего невозмутимого мирового судью таким возбужденным, таким темпераментным!

– Добавим, – упорствовал доктор, – что человека, который не спит, трудно застать врасплох. Его предупредит об опасности малейший шорох. Скрипнет дверь, повернувшись на петлях, или ступенька запоет под ногами. Самому ловкому убийце не удастся нанести своей жертве неожиданный удар.

– Быть может, – осторожно предположил г-н Куртуа, – преступники воспользовались огнестрельным оружием. Такое случается. Человек спокойно сидит у себя в спальне; окна по летнему времени отворены, человек болтает с женой и пьет чай; тем временем на дворе один злоумышленник взбирается на плечи другому и, оказавшись вровень с окном, преспокойно прицеливается, нажимает на курок, стреляет…

– И тут же сбегаются все соседи, – подхватил доктор.

– Позвольте, позвольте, – запротестовал г-н Куртуа, – в городе, в многолюдном селении, разумеется, так оно и будет. Иное дело замок, окруженный обширным парком. Согласитесь, доктор, здесь довольно-таки пустынно. Ближайшее жилье – дом графини де Ланаколь, до него больше пятисот метров, не говоря уж о том, что он окружен высокими деревьями, кроны которых поглощают звук. Давайте поставим опыт. Я выстрелю из пистолета здесь, в этой комнате, и готов поспорить, что, стоя на дороге, вы не услышите выстрела.

– Днем – может быть, но среди ночи!..

Пока г-н Куртуа разглагольствовал, его слушатели внимательно наблюдали за следователем.

– Одним словом, – заключил г-н Домини, – если даже паче чаяния Гепен и не заговорит сегодня вечером или завтра, то как только мы обнаружим труп графа, все объяснится.

– Да, – согласился папаша Планта, – да… если мы его обнаружим.

Все время, пока длился этот спор, Лекок продолжал осмотр – двигал мебель, разглядывал трещины, исследовал каждый черепок, словно надеясь, что они поведают ему правду. Из связки, на которой болталась лупа и разные инструменты необычного вида, он то и дело извлекал стальной стержень, изогнутый на конце, вставлял его в замки и поворачивал.

Он подобрал на ковре несколько ключей, а на вешалке нашел полотенце, которое, по-видимому, показалось ему достойным внимания, – он отложил находку в сторону.

Он сновал из спальни в кабинет графа и обратно, не упуская ни слова из разговоров, мгновенно используя все замечания, улавливая и запоминая не столько сами слова, сколько интонации, с которыми они высказывались.

Когда несколько представителей правосудия собираются вместе, чтобы расследовать дело, подобное преступлению в Орсивале, они обычно занимают выжидательную позицию. Все чувствуют себя почти в равной степени опытными, хитроумными, проницательными, все одинаково заинтересованы в том, чтобы найти истину, все, как правило, не привыкли доверять внешним впечатлениям, все держатся настороже, и бдительность, присущая каждому, возрастает в силу почтения, питаемого каждым из них к прозорливости и наблюдательности коллег.

Иногда все они по-разному толкуют факты, обнаруженные в ходе расследования, иногда решительно расходятся во взглядах на самую суть дела, однако стороннему наблюдателю не заметить этих разногласий.

Не выдавая своих тайных мыслей, каждый старается проникнуть в мысли других и, если они расходятся с его собственными, пытается склонить оппонента на свою сторону, но, вместо того чтобы прямо, без обиняков изложить ему свое мнение, обращает его внимание на те серьезные или мелкие обстоятельства, которые убедили его самого.

Эти предосторожности оправданы тем, что одно-единственное слово может сыграть в деле огромную роль. Люди, которые держат в руках свободу и жизнь других людей и одним росчерком пера могут пресечь человеческое существование, чувствуют куда более тяжкое бремя ответственности, чем можно подумать. И когда это бремя делит с ними еще кто-нибудь, им становится немного легче.

Вот почему никто не отваживается перехватить инициативу, объясниться начистоту; каждый ждет, пока другие выскажут определенное мнение, и лишь потом принимает и подтверждает его или старается опровергнуть. При этом собеседники высказывают куда больше предположений, чем утверждений. Беседа состоит из намеков. Отсюда и банальные замечания, и смехотворные, на первый взгляд, гипотезы, и реплики в сторону, как бы приглашающие собеседника объясниться. Потому-то почти невозможно дать точное и правдивое описание сложного расследования.

Вот и об этом деле судебный следователь и папаша Планта думали совершенно по-разному. И оба это сознавали, хотя не успели обменяться ни единым словом. Но мнение г-на Домини основывалось на вещественных фактах, на осязаемых обстоятельствах, и, полагая, что спорить тут не о чем, он вовсе не жаждал услышать возражения. С какой стати?