– Ну и что, – крикнул Ганс, – всё-таки тем, кто рискует жизнью в защиту веры от язычества, никто не может запретить невинного развлечения. Я рад бы увидеть епископа или аббата, который посмел бы мне…

Старшие рассмеялись.

– Посмотрите на него, как уверен в себе, а креста не носит! – воскликнул Оттон. – А что же будет, когда вас в Орден примем!

– Так что, если бы нам, крестоносцам, – добавил Конрад, – было разрешено нечто большее, то не вам, которые ещё ими не стали…

– Добавь, дорогой дядя, – сказал Герон, – что, возможно, оба ими не будем никогда; пойти с вами, охотиться на диких людей, согласен, но давать клятву на всю жизнь…

– Этот особенно боиться, – засмеялся Оттон, – как бы его не миновала красивая дама и мягкое ложе.

– Как бы крестоносцы от них не отказывались, – мурлыкнул Герон, – своих не имеют, правда, но зато чужие на рыцарей сладко смотрят…

Смеялись и остроумничали.

Среди беседы молодёжь сумела убедить старых, которые часто заглядывали в кубки, что кони нуждались в отдыхе, а они в охоте. Челядь, коей спешить не хотелось, призванная на свидетельство, подтвердила то, что отдых был спасением для утомлённых лошадей.

Затем, утром позволили Герону и Гансу готовиться к охоте в соседних лесах, о которых никто не заботился, чьи были, ни о разрешении на охоту. Немецким рыцарям казалось, что на целом свете всё было им разрешено.

Оттон фон Саледен, хотя был старше своих добровольцев, также соблазнился охотой… Только Конрад, как командующий отрядом, решил остаться при своих кнехтах в шатре и отдохнуть до дальнейшего похода.

Того дня, когда епископ гостил ещё в Белой Горе, Герон, Ганс и Оттон двинулись со свитой в лес, взяв собак, которые были с ними, и двоих человек челяди.

Они вовсе не знали околиц, но привыкли в дороге ориентироваться по солнцу, деревьям и тропинкам, поэтому не боялись заблудиться и не думали заходить слишком глубоко в пущи.

Туманное осеннее утро, сырое, благоприятствовало собакам и охотникам. Едва пустились с опушки в густые заросли, когда их гончие начали лаять и отзываться, словно уже преследовали зверя.

Это разохотило молодых охотников, которые стремглав направились за ними. Но лес, видно, редко посещали охотники, зверя в нём было много, собаки, нападая на всё более новые следы, то тут, то там срывались и преследовали. Сами охотники видели в чаще мелькающих оленей и более мелкого зверя, не в состоянии ни из лука выстрелить, ни иначе до него достать. Хотя сперва всё обещало пройти как можно удачней, теперь, казалось, унижает двух неопытных и горячих юношей, над которыми посмеивался старший Оттон, сам больше желая быть свидетелем, чем участником забавы.

Преследуемые его издевательствами, Герон и Ганс всё живей мчались за собаками в лес, стараясь только держаться вместе и быть друг другу помощью. Пару раз удалось им выстрелить из тяжёлых луков, но стрелы прошли мимо или воткнулись в деревья…

Так всё время до полудня мучая себя и коней, потеряв собак, которые далеко отбились и едва порой доносился их голос, ничего не достигнув, блуждали они по лесу, когда более осторожный Оттон, постоянно над ними издеваясь, велел отдохнуть, и сам лёг, крича, чтобы трубили собакам.

Уже поднявшееся солнце вышло из облаков, день стал почти жаркий, поэтому все, задержавшись на пригорке, собрались немного отдышаться и подкрепиться.

Оба юношей проклинали местные леса и зверя, который, точно в насмешку, часто показывался, а схватить себя не давал.

Трубили собакам, раскладывая запасы, взятые из шатра, которыми голодный Оттон воспользовался первым, потому что Герон и Ганс спорили, сваливая друг на друга вину за неудачу.

Повернуть к лагерю с пустыми руками было стыдно, и хотя Оттон уже советовал вернуться, молодёжь упросила его, чтобы позволил им ещё испытать счастье… Собаки по одной, с высунутыми языками, запыхавшиеся, также медленно появлялись. Прибыл один из челяди, рассказывая, что встретил стадо диких свиней, которое, должно быть, прилегло недалеко в дебрях.

Ганс сразу вскочил, бросив еду и тащя за собой Герона; созывая собак, пустился он со слугой, который должен был указать ему, где встретился с дикими свиньями. Они не много отбежали от того места, где ещё лежал на траве Оттон, когда под огромным наполовину сгнившим стволом вдруг что-то задвигалось и засветились два огромных кабаньих клыка.

Собаки уже с обеих сторон пробовали хватать старого одинца, который, казалось, с тяжестью вылезает из-под ствола. Герон и Ганс, оба заранее выпустив стрелы, которые увязли где-то в спине чудовищного зверя, достав мечи, смело с ними бросились на кабана, окружённого навязчивыми псами.

Ганс подбежал к нему первый, когда до сих неподвижный неприятель кинулся вдруг на бегущего и, разодрав клыком ногу, повалил его на землю. Герон, который с поднятым мечом следовал за ним, не имел времени отскочить с его дороги, и, раненный в свою очередь, упал, имея ещё столько отваги, что целый меч всадил кабану в шею. С ним вместе тот ушёл, обливаясь кровью, а собаки кусали его, удерживая, по дороге.

Забравшись в заросли, он исчез с их поля зрения.

Ганс пытался подняться, не чувствуя сперва, чтобы рана была тяжёлой, но, едва опёрся на руку, чтобы встать, упал лицом на землю и потерял сознание. Кровь ручьём лилась из его ноги.

У Герона нога тоже была порезана до кости, на которой острый клык остановился; рана, однако, была не так опасна или он более сильный, потому что, не потеряв сознания, имел время достать трубу и, хоть слабо, позвать на помощь… Крики, которые у них обоих невольно вырвались из груди в минуту, когда упали, призвали к ним Оттона и слуг.

Когда Саледен прибежал на место, находяющийся ещё в сознании Герон указал на лежащего неподалёку Ганса, который, как труп, не подавая признаков жизни, распростёрся на земле.

– Вот вам ваша охота! – крикнул гневно крестоносец, осматривая Ганса, бледную голову которого поднял в руках, глядя на окровавленную и растерзанную ногу.

К рыцарскому ремеслу относилось тогда умение в первую минуту управляться с ранами, и Оттон, положив бессознательного на траву, сначала бросился завязывать ногу, чтобы остановить кровотечение. Герон, хоть ослабевший, хотел уже делать то же самое со своей раной. Челядь тоже вернулась, спеша на помощь.

Эту страшную рану Ганса, при виде которой Оттон покачивал головой, чуть ли не сомневаясь, что будет жить, перевязали платками… Герон также сжал свою ногу, на которую, однако, ступить не мог. Приводили в себя Ганса, ещё подающего признаки жизни, а тем временем, по совету Оттона, один