– Да ну, до этого не дойдет, – сказал Хосе. Он по-прежнему тер одно и то же место на стойке, но разговор явно его интересовал уже меньше.

Женщина стукнула по стеклу костяшками пальцев. Она снова стала уверенной и сказала с пафосом:

– Какой ты дикий, Хосе. Ничего не понимаешь. – Она с силой вцепилась в его рукав: – Нет, ты скажи, эта женщина должна была его убить?

– Да будет тебе, – примирительно, как бы успокаивая ее, сказал Хосе. – Раз ты говоришь – так оно и есть.

– Ведь она же защищалась? – Женщина трясла его за руку.

Наконец Хосе бросил на нее мягкий, потеплевший взгляд.

– Пожалуй, так, – сказал он.

И подмигнул ей понимающе, как бы подыгрывая, – мол, он соучастник какого-то злодейства. Но женщина оставалась серьезной. Лишь выпустила его рукав.

– А ты соврал бы, чтобы спасти женщину, которая сделала такое?

– Ну, это зависит…

– От кого же? – спросила она.

– От женщины, – сказал он.

– А ты представь, что это женщина, которую ты очень любишь. И не чтоб иметь ее, понимаешь, а так, как ты сам говорил, просто любишь.

– Ладно. Пусть будет так, как ты хочешь, королева, – вяло сказал Хосе, которому этот разговор уже порядком надоел.

Он отошел от нее. Посмотрел на часы и увидел, что почти половина седьмого. «Через несколько минут, – подумал он, – ресторан заполнят посетители», и еще яростнее принялся тереть стекло, поглядывая на улицу. Женщина неподвижно сидела на табурете.

Молча, сосредоточенно, с выражением бесконечной тоски, точно угасающая лампочка, она следила за Хосе. Вдруг, после тягостного молчания, она произнесла кротким, искательным голосом:

– Хосе!..

Он посмотрел на нее с глубокой и печальной нежностью, какая бывает во взгляде быка. Нет, ему не хотелось больше никаких разговоров. Он посмотрел просто так, лишь бы убедиться, что она здесь и ожидает, в общем-то зря, найти в нем защитника.

– Я вот говорю, что завтра уеду, а ты хоть бы что, – сказала женщина.

– Ну… – сказал Хосе. – Но ведь ты не сказала куда.

– А туда, где не нужно спать с мужчинами.

Хосе усмехнулся:

– Ты что, всерьез уезжаешь? – И лицо его вдруг переменилось, точно он наконец понял, что к чему в жизни.

– Это от тебя зависит, – сказала женщина. – Сумеешь соврать про то, когда я пришла, – завтра уеду и покончу с этим навсегда. Идет?

Хосе улыбнулся и согласно кивнул. Женщина наклонилась к нему:

– Если я когда-нибудь вернусь и увижу на этом месте в это же время другую женщину – умру от ревности.

– Если вернешься, привези мне что-нибудь, – сказал Хосе.

– Да, – сказала женщина. – Обещаю, что куплю тебе заводного медвежонка.

Хосе улыбнулся. Провел тряпкой в воздухе между ней и собой, словно протер незримое стекло. Женщина тоже улыбнулась. Теперь ласково и кокетливо. Хосе двинулся к другому краю стойки, на ходу протирая стекло.

– Ну что? – спросил он не оборачиваясь.

– Значит, ты всем, кто бы ни спросил, скажешь, что я пришла без четверти шесть, так?

– А зачем? – спросил Хосе ей в спину.

– Какое тебе дело? – сказала она. – Главное, что ты это сделаешь.

Дверь, скрипя, открылась. Вошел первый посетитель и занял столик в углу. Хосе поспешил к нему, бегло взглянув на часы. Ровно половина седьмого.

– Ладно, королева, будет, как ты хочешь, – сказал он рассеянно. – Я всегда делаю, как ты хочешь.

– Ну что ж, – сказала женщина, – тогда зажарь мне бифштекс.

Хосе открыл холодильник, достал тарелку с мясом, положил его на стол и зажег плиту.

– Я приготовлю тебе отличный бифштекс на прощание.

– Спасибо, Пепильо.

Она задумалась, будто погрузилась в какой-то странный мир, населенный зыбкими, расплывчатыми, неведомыми образами. Она не услышала, как зашипело сырое мясо, брошенное на сковороду с кипящим маслом, не услышала, как оно потрескивало, когда Хосе его переворачивал. Не почувствовала сочного запаха жареного мяса, который медленно распространялся по всему ресторану. Она так и сидела, уйдя в свои мысли, задумавшись глубоко-глубоко, и наконец подняла голову, зажмурилась, будто вернулась к жизни с того света. Увидела, что Хосе стоит у плиты, освещенный весело разгоревшимся пламенем.

– Пепильо!

– Ну что?

– О чем задумался?

– Вот думаю, купишь ли ты мне взаправду заводного медвежонка.

– Конечно, но мне надо знать, сделаешь ли ты на прощание то, о чем я попрошу.

Хосе глянул на нее из-за плиты:

– Сколько повторять одно и то же?! Ты хочешь еще что-нибудь, кроме бифштекса?

– Да, – сказала женщина.

– Чего? – спросил Хосе.

– Хочу еще четверть часа.

Хосе откинулся назад, чтобы посмотреть на часы. Потом взглянул на посетителя, который молча сидел в углу, а затем на мясо, зарумянившееся на сковородке. И лишь тогда сказал:

– Нет, серьезно, я ничего не понимаю, королева.

– Не будь дурачком, Хосе, – сказала женщина. – Запомни, я здесь с половины шестого.

Набо лежал ничком в сене. Острый запах конской мочи словно натирал тело наждачной шкуркой. Посеревшей лоснящейся кожей он ощущал жаркое дыхание склоняющихся к нему лошадей, но кожи своей не чувствовал. Как и самого тела. Удар подкованного копыта в лоб поверг его в терпкую тягучую дрему, и теперь сознание заполонила лишь эта дрема, больше не было ничего. В ней причудливо перемешались едкие испарения конюшни и тихий мир неисчислимых насекомых в сене. Набо попробовал расклеить веки, но вновь сомкнул их, окончательно успокоившись, вытянувшись и замерев. Так, не шелохнувшись, он пролежал до самого заката, пока кто-то над ним не промолвил:

– Идем, Набо. Хватит спать.

Он поднял голову и не увидел в конюшне лошадей, хотя ворота были закрыты. Не слышалось их похрапывания, беспокойного топтания на месте, а окликнули его, должно быть, снаружи. Снова раздался голос:

– В самом деле, Набо. Ты давно спишь. Уже три дня спишь.

И тут, с усилием открыв глаза, Набо осознал: «Меня лягнула лошадь, поэтому я здесь лежу».

Он не мог понять, который час. Может, прошел день или два с тех пор, как он упал в сено. Разноцветные картинки воспоминаний расплылись, словно по ним провели влажной губкой, и заодно с ними расплылись те далекие субботние вечера, когда Набо ходил на площадь их маленького городка. Он не помнил уже, надевал ли тогда белую рубашку и черные брюки. Не помнил свою зеленую шляпу, настоящую шляпу из зеленой соломы, не помнил, был ли обут в башмаки. Набо ходил на площадь субботними вечерами, садился где-нибудь в укромном уголке, но не для того, чтобы послушать музыку, а чтобы увидеть того негра. Каждую субботу он ходил смотреть на негра. Негр в очках с черепаховой оправой, тесемками привязанных к ушам, стоя за одним из дальних пюпитров, играл на саксофоне. Набо неотрывно смотрел на него, но негр ни разу не обратил внимания на мальчика. По крайней мере, если бы кто-нибудь, прознав, что Набо приходит на площадь посмотреть на негра, спросил – не теперь, разумеется, потому что теперь он ничего не помнил, а прежде, – замечает ли его негр, Набо ответил бы, что нет. Но это было единственным его занятием, кроме ухода за лошадьми: смотреть на негра.