Мальчишки переглянулись, и Уилл спросил:

— С каким ожерельем?

— С тем, которое мой папа подарил маме после моего рождения. На нем синий сапфир — Звезда Иерусалима. Очень редкий. Он служил подвеской.

— Ну, думаю, если оно досталось Гисборну, он бережет его для принца Джона, чтобы купить его расположение, — сказал Рич.

— Принцу Джону для осуществления планов нужно много всяких негодяев, — продолжал Финн, — предатели, интриганы и прихлебатели всех мастей. Не одни лишь шериф и Гисборн. Например, епископ Херефордский, о котором вспомнил Хьюби. Он очень порочный. И бьюсь об заклад, что эта настоятельница с ним связана.

Рич неожиданно вскочил на ноги. Он был очень хитрым и обладал чутьем, необходимым для политических маневров. На первый взгляд Рич мог показаться абсолютным простаком. Его волосы были блекло-медными, а щеки покрывали веснушки. Глаза оставались серыми до тех пор, пока ему не приходила в голову какая-нибудь интересная мысль. После этого они начинали сверкать.

— В этом есть какой-то смысл, — произнес он. — Я тоже слышал, что в Ноттингемском аббатстве появится новая настоятельница. Как удобно для нее сотрудничать с шерифом! А шериф служит принцу Джону, который хочет прибрать к рукам церковь. Все сходится! Дьявольское скопление тиранов, подлецов и мерзавцев!

— И мерзавок, — добавили Матти негромко. — Как будто началась гигантская партия в шахматы. Епископ против епископа, рыцари и мошенники вроде Гисборна и шерифа на принца. Король фактически получил шах и мат в Святой земле. И все мы, конечно, их заложники.[7]

Повисла глубокая тишина. Потом Рич сказал:

— Но есть и еще кое-что в этой… в этой… — Он задумался.

— В этой игре, — закончил Финн.

— Еще кое-что? — удивился Хьюби. Его широкое круглое лицо вспыхнуло, а в зеленых глазах появилась растерянность.

— Да. — Финн начал расхаживать взад-вперед. — Вчера вечером мой отец сказал, что охотники ушли из местных лесов, не только из Барнсдейлского, но и из Шервудского. Теперь там запрещено охотиться — все берегут для людей принца и шерифа.

— Все равно охотой не прокормишься, — вздохнул Хьюби. — Из-за всех этих налогов охотиться и так нельзя. Даже не знаю, что станет делать моя мама. Если я разношу пиво по тавернам, нужно платить пошлину. В прошлом году она удвоилась и серьезно урезала наш доход.

— Мельничные налоги тоже возросли, — сказал Рич. — Раньше сборщики приходили раз в году, а теперь — каждые четыре месяца. Они утверждают, что налоги сократились, держат нас за дураков. А я говорю отцу: «Скажи им, что они увеличились, папа. Если они берут три раза в год по фунту вместо одного раза по два фунта плюс четыре мешка муки, добавленных теперь».

— И что же ответил твой отец? — спросила Мэтти.

— Он ответил, что не надо с ними спорить, иначе наживем беду на свою голову.

— Вот видите, — продолжал Финн, — стоит только отвернуться, как они требуют больше, будь то земля или налоги именем короля. Но мы знаем, что Джон собирает все это вовсе не для короля Ричарда. И теперь, когда с народа брать стало нечего, он вспомнил о церкви. Ее нельзя обложить налогом, но почему бы не ограбить?

Он замолчал, чтобы друзья переварили услышанное.

— И что же нам делать? — спросила Мэтти.

— Не знаю, — ответил Финн. — Но потир исчез. Значит, он должен где-то быть.

Ровно через неделю, когда Мэтти и ее друзья заняли свои места в церкви, потир снова оказался в нише. Девочка заметила это первой и толкнула локтем Хьюби, молившегося на коленях. Он широко распахнул глаза, потом мигнул и толкнул локтем Финна, а тот выстрелил в Рича чертополохом из трубочки. Рич обернулся и пробормотал:

— Невероятно!

Охотничьей птице, пытающейся взлететь с руки после того, как развязаны путы, ни в коем случае нельзя помогать. Она должна научиться этому самостоятельно.

Наступил понедельник. Вчерашнее таинственное появление потира взбудоражило друзей. Ведь без кражи нет и воров. Рич предположил, что сосуд, видимо, отправляли на починку к ювелиру. Мэтти размышляла об этом, сидя в древесном домике, который она построила сама. Длинные гибкие ветви ивы скрывали ее, словно вуаль. Девочка смотрела наружу сквозь красивые стебли плюща. Она всегда приходила в этот домик для раздумий и брала с собой птиц. Это было прекрасное тихое место для наблюдений.

Сегодня Мэтти принесла сюда Моха вместе с Улиссом и Календулой. Сапсан был уже очень стар и почти ничего не видел. Теперь девочка брала его с собою не так часто. Его маховые перья сделались ломкими, линял он теперь гораздо реже, а новые перья были все тоньше. И как у любого старого хищника, когти Моха стали совсем короткими, словно у курицы, и трудно было поверить, что эта птица когда-то ловила крупных зайцев. Однако хотя внешне Мох совсем ослаб, дух его словно укрепился. Он стал более чувствительным, как будто руководствовался интуицией. Мох угадывал, что собирается делать хозяйка, а также остальные птицы. Поэтому рядом с ним и с верным Улиссом и агрессивной Календулой Мэтти чувствовала себя лучше, чем с самыми верными друзьями.

Сейчас Мох сидел у нее на левом плече, Календула на правом, а Улисс нанял наблюдательную позицию на крыше домика. Мэтти глянула на него сквозь травяную крышу. Его широкие плечи были квадратными, взгляд красных глаз — острым. Девочка повернулась к сапсану и негромко заговорила на том странном языке, на котором общалась со своими питомцами.

— Мы четыре птицы, — прошептала она. — Сидим на дереве. Мох и Календула у меня на плечах, я на ветке, а Улисс на крыше моего прекрасного маленького домика.

Отправляясь на охоту, она больше не брала с собой путы. У нее возникло собственное золотое правило — птицы не ограничивают ее, а она не ограничивает их.

Начался мелкий дождик, и домик показался еще уютнее. Мэтти опять испытала то чувство, как после первого полета Календулы. Она мигнула и посмотрела вниз, на листья. То, что она приняла за маленький нарост, оказалось зеленым червячком, не больше булавочной головки. «У меня птичье зрение», — поняла девочка. Она почувствовала, как Мох обернулся к ней и начал осторожно трогать клювом ее кожу. «Он чистит мне перья, — сообразила Мэтти. — Неужели они у меня выросли?»

Но ее кожа оставалась обычной кожей, хотя она чувствовала себя совсем по-другому. Странно? Нет, не странно. Может быть, это было самым потрясающим. Ничто не казалось необычным, все, наоборот, было таким естественным, как будто две части существа Мэтти, ее духа, волшебным образом слились вместе в новое живое создание. Но это ощущение быстро прошло. Она почувствовала легкий толчок, и таинственная ткань с легкостью лопнула. Это Календула неожиданно надулась и задрожала.