Инга взъелась: как так?! Нелли все это знала и молчала! И кто ей все это наговорил, и почему она сама впервые об этом слышит, если роману роковому Олеськиному, получается, уже больше десяти лет… Бред какой-то, если учесть, что приписывают еще и кокаин…

– Дружба дружбой, а кое в чем нужно держать язык за зубами, не то расплатишься головой, – отрезала Нелли. – Она и так дай-то бог, чтоб выжила, и никогда ничего у нее не вытягивай, только если сама расскажет. И вообще, милая моя, заруби себе на носу, что я лично ничегошеньки не знала. Знает тот, кто умеет догадываться…

На этой интригующей ноте следствие было закрыто. Олеська выжила и осела в мюзик-холле. Ничего так и не рассказала. Странно думать, что и у Инги линеечка судьбы выправилась бы, стань Олеська закулисной «барыней». Или – табачок врозь? Спасибо, что нельзя проверить. И так дух захватывает. Ей неплохо в своем кабаре. Счастье – в миге падения.

…Славка на спор легко поднял ее за ноги, вниз головой, как куру мороженую, еще и потряс маленько, так что Инга и не знала, хохотать или выть.

– Это я из тебя дурные мысли вытряхиваю. А они плохо из тебя вытряхиваются. Свинья-копилка, вот ты кто!

– Тогда меня надо разбить на мелкие кусочки.

– Разбивайся хоть на молекулы, только после Франции, – усмехнулся гаденыш.

Уже, наверное, тогда намылился бежать к буржуинам, вот и пел сладкие песни о том, как Гранд-опера они расщелкают под орешек. Инга тщетно осаждала его, что вздорная старуха Европа – это тебе не девочка Австралия, жадная до впечатлений, Европу наспех не окрутить. Инга чуяла недоброе. Чуяла по несообразностям. У Славы сильные руки, любимые руки, это архиважно для дуэта… зачем он играет в голубого? Шито белыми нитками: почему бы не иметь про запас гонимый, уголовно наказуемый порок, тем паче что Слава – любитель мистификаций и интриг, игра его заводит, и заодно он не упустит случая вразумить Ингу.

– Ты не прочухала еще, что это Марина – стукачка, а Лешик – партия куда как удобная. Главный ведь не возьмет ее очередной женой в гарем. А ты, Ингуша, под ногами путалась у титанов со своей пионерской заботой о «бедном Гансе».

А между тем «бедному Гансу» жалуют теперь роли посерьезнее. При встрече с Ингой он кроток и ищет, куда бы скосить глаза. Кстати и некстати предлагает подвезти ее до дому. И – батюшки! У одного из кулуарных театральных подъездов Инга видит Христофора. Хроменького на одну лапу. Он узнает ее сдержанно, и вслед за ним появляется ревнивая капельдинерша Вера. Пес-то под машину попал, остался хромым, вот Алеша его и сбагрил. А Вера, сердобольная душа, и рада. Властно хрипит: «Крис! Ко мне… сидеть…» Христофорушка одновременно снисходительно, лениво и благодарно выполняет команды, ему-то, дескать, что, пусть позабавится женщина на старости лет. Инга обомлела.

– А что же он, когда хозяина видит своего бывшего?

– Он его забыл, – гордо ответствовала Вера. – Да я ведь сама его уговорила, ну зачем, говорю, тебе хромый, никакого шика-блеска, чем спесь-то тешить… Жену-то себе взял из белой кости… хотя кто кого взял, еще вопрос, – оскалилась Вера.

И вдруг тихо расплакалась. Инга подружилась с Верой, насколько это было возможно. Узнала, что у той поздний сын, болезненный, музыкальный; Инга покупала мясо для Христофора, догадываясь, что нищая Вера кормит его пустой перловой кашей, а породистая псина так не сдюжит, это еще Анзор объяснял. Хромота придала Христофору аристократизма. Он навсегда остался театральным любимцем.

И Франция, наконец! Славка – Альберт, Мирта – Марина, Алеша, как водится, Ганс. Чудно. На Алешу плевать Славка издевается: Марина – завкладбищем, ее муженек – завлесом, премилая пара получилась. А как еще скажешь? Мирта – предводительница вилис, душ невест, умерших до свадьбы. Прямо скажем, невеселая должность.

По Парижу особенно не пошляешься. Соглядатаи известного ведомства не дремлют, но Славка умел ускользнуть от опеки, его пронырливое чутье безошибочно находило волшебные уголки и изгибы старого города, теплые и хрустящие, как круассаны, щупальца которого обнимали крепко, запутывали, забирали к себе насовсем, чтобы до скончания века хотя бы в грезах своих бродить по ним. Инга понятия не имела, куда они путь держат, разве что Слава сподобится на краткое пояснение вроде «Батиньоль» (что такое? зачем?); там в лавчонках, будто из сказок Джанни Родари, Слава вдруг покупал кисет из гуттаперчи. Подарок. Инга еще не знала, что подарок этот придется передавать ей. У Инги наклюнулся роман с прессой. «Ле Мерильональ», «Ле Провансаль» – округлые, аппетитные названия ласкают слух и тщеславие. Они – за! За Ингу.

Даром, что первый, «пантомимный» акт «Жизели» у нее, по трактовке придирчивой Нелли, не блистал. Зато французы в восторге от Ингиного «сумасшествия», заставляющего забыть все, что знали об этой роли. Инга была изумлена темпераментными преувеличениями, когда Славка пересказывал ей хвалы, выхватив газету у импресарио. Славку тоже хвалили, и вообще было много похвалы. Инга, неблагодарная, начала уже и опасаться, ей ведь неловко на лаврах, ей бы – вагончик пожестче. Она напряженно кусала губы в ожидании отсылок к Спесивцевой. Опасно быть слишком хорошей Жизелью – сойдешь с ума? Не такой уж и абсурд…

– Ты просто тушишь ликование, чтоб не привыкнуть к сладкому, – объяснил Слава, взвинченный и довольный. – Не хочешь отдаться потоку. А зря. Наслаждайся! Вернешься – будет что вспомнить.

Было что вспомнить. Славка остался. Попросил убежища. Господи, дай нам всем по убежищу, убористому и теплому, как гагачий пух, без претензий на французский шарм! Славка, так вышло, был бездомный из бездомных, даром что балагур и умница. К семейственности он пока не стремился, уют забыл. Мать его и сестра тихонько жили себе в белорусской глуши, вели хозяйство, в то время как Слава искал участи иной, обаятельно и нагло вылавливал друзей и девочек из богемных сливок, пренебрегая их наследственным лоском, крутил с ними романы, потом они пропадали куда-то, да и Славкины следы порой терялись. Иной раз он, пробегая мимо Инги, едва кивнет, занятый очередным протискиванием сквозь щелку в стан сильных. Но как не простить другу вредных привычек? Он оставался единственным проводником в беспечность. Что еще Инга знала о нем? Что где-то по соседству с театром жила тайная Славкина любовь, жена кучерявого продавца в букинистическом, она была намного старше его и отвечала ироничным приятельством…

Еще во Франции все-таки кольнула ревность. Алеша и Марина. Сколько веревочке ни виться… Марина забежала в номер – якобы забыла бигуди, нет ли у Инги случаем. Инга в жизни не завивалась. Еще пару раз за всевозможными нелепыми мелочами. Как тут не вспомнить Славкино предостережение. Неловка она, однако, в своем соглядатайском паскудном деле. Если это правда… Но Леша, несмотря на возможную двусмысленность своего положения, был счастлив. У них получился роскошный медовый месяц. Супругов обычно не выпускают за бугор вдвоем… и снова догадки злые.

И символика сюжета завершает печальное дело. Жизель молит Мирту отпустить Альберта, не мстить ему. И – Бог милостив. Славка спасен и вырвался на французскую грассирующую свободу. А Инга воротилась в «загробное царство». Марина, уложив голову в самолетное кресло, с укромным любопытством, что не участливей римского сената к вот-вот убиенному Цезарю, поглядывала на «подчиненную» Жизель. Дескать, дружила с предателем, ротозейка, ошибочка у тебя вышла, но теперь-то я, Мирта, твоя повелительница…