litbaza книги онлайнРазная литератураКультурные истоки французской революции - Роже Шартье

Шрифт:

-
+

Интервал:

-
+

Закладка:

Сделать
1 ... 11 12 13 14 15 16 17 18 19 ... 78
Перейти на страницу:
Р.Ш.) (М., с. 147). Это противоречие свойственно не только книгопечатанию, то же самое происходит, к примеру, с продовольствием. Чтобы обеспечить регулярное снабжение хлебом и избежать спекуляций, необходимо увеличить количество запретов, которые стесняют свободу торговцев зерном и мельников, поставляющих муку. Однако слишком строгие полицейские меры могут подавить инициативу торговцев и отвратить их от городского рынка. Так что следует положиться на свободную конкуренцию — неизменный закон рынка, регулируемого только соотношением спроса и предложения, а не принуждением и не контролем над сделками, заключенными в таких традиционных местах, как торговые ряды и рыночные площади. Но свободные от всяких пут торговцы начинают гнаться за чрезмерной прибылью и неоправданно взвинчивают цены, чем вызывают недовольство потребителей. Подвергающаяся опасности с двух сторон, монархия так и не смогла разрешить эту проблему, чередуя попытки либерализации торговли зерном (например, в 1760-е гг. или в 1774-м при Тюрго) с возвращением к полицейской регламентации{66}.

Сравнение между зерном и печатным словом, хлебом и книгой уместно вдвойне. С одной стороны, и то, и другое — товар особый. Галиани утверждает, что хлеб — «дело полиции, а не торговли»{67}, инспектор Книжного департамента д’Эмери вторит ему, заявляя: «Нет ничего более вредного для правительства, чем рассматривать книгу как предмет купли-продажи»{68}. С другой стороны, даже если одни объединяются в цех, а другие — нет, по экономическим вопросам мнения книгопродавцев и торговцев зерном совпадают: и те, и другие хотят разом свободы и защиты, возможности беспрепятственно осуществлять предпринимательскую деятельность и безопасности, обеспечиваемой поддержкой властей, которые выдают разрешения, жалуют льготы и умеряют аппетиты конкурентов. Необходимость получения привилегий и разрешений, система предварительной цензуры, учреждение книжной полиции, без сомнения, объясняют тот факт, что торговля книжной продукцией оказывается надолго связанной тесными узами с королевскими ведомствами. Но эти узы имеют более глубокие корни: они — в экономических воззрениях Старого порядка, когда считалось, что предпринимательство не может не наносить кому-то ущерб и если один богатеет, то другой обязательно разоряется, когда стремление добиться привилегии на публикацию приравнивалось к требованию свободы торговли, когда самые смелые финансовые проекты сочетались с добровольным и беспрекословным подчинением.

Для Мальзерба не стоит вопрос, что предпочесть: полицейские строгости или предоставление свободы. Он без колебаний выбирает свободу: «Лекарство следует искать вовсе не в суровости, а в терпимости. Торговля книгами нынче слишком широко распространилась, и публика слишком жадна до книг, чтобы можно было хоть в какой-то степени обуздать ее всепоглощающую страсть к чтению» (М., с. 104). Терпимость необходима по трем причинам. Во-первых, она является условием для соблюдения запретов: «Итак, я знаю только одно средство заставить уважать запреты: этих запретов должно быть очень мало» (М., с. 104). Или: «Вся моя система управления зиждется на том, что нужно мириться со многими мелкими злоупотреблениями, дабы избежать крупных» (М., с. 110). Далее: только терпимость может искоренить нарушения закона иностранными книгопечатниками, при содействии заинтересованных лиц ввозящими во Францию книги, которые запрещено в ней печатать. Наконец, свобода печати способствует развитию наук, исправлению нравов и совершенствованию человеческого разума. Так что цензуре должны подлежать только определенные категории произведений: тексты, подвергающие сомнению королевскую власть, безнравственные книги (четко отграниченные от просто «вольных» и «нескромных», с которыми лучше молча мириться), и «произведения, которые подрывают основы религии».

Итак, верный логике Декарта, который исключал истины веры и основы государственной власти из методического сомнения, Мальзерб очерчивает границы области, подвластной законной цензуре, причем делает это не без иронии, выдающей его истинные воззрения: «Впрочем, [богословие] отнюдь не является наукой, способной к прогрессу. Его главные свойства — единство, простота, незыблемость. Всякое новое мнение по меньшей мере опасно и уж наверняка бесполезно. Так что суровость цензоров не грозит помешать богословам в их ученых занятиях. Богословская наука обрела совершенство с самого момента своего появления, и жажда открытий никогда не приносила ей ничего, кроме вреда» (М., с. 129—130).

Во всех прочих областях следует проявлять безграничную терпимость, но при этом должна существовать возможность привлечь авторов «к законному суду». Подобная свобода необходима для жизнедеятельности «Литературной Республики» (Мальзерб употребляет именно это выражение), так же как и «судейскому сословию» для отправления его функций: «Каждого философа, каждого диссертанта, каждого литератора должно рассматривать как адвоката, которого всегда следует выслушать, даже в том случае, если его утверждения кажутся нам неверными. Иногда прения длятся веками: только публика вправе судить, и в конечном счете она всегда вынесет справедливый приговор, когда будет знать все обстоятельства дела» (М., с. 118). Здесь публика впервые отождествлена с судом, и позже, в 1770-е годы, как мы видели в предыдущей главе, это уподобление становится привычным, даже несколько преувеличенным, ибо облекает литераторов не столько в адвокатскую мантию — адвокаты отстаивают мнение публики, — сколько в судейскую: судьи оглашают ее приговоры.

Документы, регламентирующие книгопечатание

Переходя от цензуры к полицейским мерам, которые призваны упорядочить книгопечатание и торговлю книгами, Мальзерб предлагает рассмотреть три текста, которые их регламентируют, а именно: «Устав книгопечатания и торговли книгами в Париже», утвержденный Королевским Советом в феврале 1723 года и известный под названием «Кодекс книгопечатания»; «Декларацию о печатниках», принятую в мае 1728 года, а также изданную в апреле 1757-го по инициативе верноподданных советников Парламента, которые остались в суде после отставки и изгнания их товарищей, «Декларацию», первая статья которой гласила: «Все те, кто будут уличены в том, что набрали или отдали в набор и в печать писания, которые содержат нападки на религию, имеют намерение взволновать умы, посягают на наш авторитет и грозят нарушить порядок и спокойствие в наших землях, будут приговорены к смертной казни». Такая суровость, диктуемая прямыми интересами судейских, которых «без конца поносили в брошюрах, написанных сторонниками тех, кто отказался регистрировать королевские эдикты и был отправлен в изгнание», никак не могла быть действенной. «Декларация» не различала степень виновности, ставя в один ряд подпольных печатников и печатников, имевших разрешение, хозяев и наемных работников, типографов и торговцев, хотя они, безусловно, заслуживали различного наказания; и никто из них не заслуживал такой жестокой кары: «Смертная казнь за преступление, формулировка которого столь расплывчата, — набор произведений, которые имеют намерение взволновать умы, — никого не обрадовала и никого не испугала: все сразу поняли, что такой бесчеловечный закон никогда не будет исполняться» (М., с. 137).

Чтобы противостоять этому неисполнению, так же как и предшествовавшему беспорядку (ибо регламентация ограничивалась одной только столицей), Мальзерб вносит ряд предложений, в основе которых лежат три идеи, дающие представление о книгопечатании XVIII столетия — главном

1 ... 11 12 13 14 15 16 17 18 19 ... 78
Перейти на страницу:

Комментарии
Минимальная длина комментария - 20 знаков. Уважайте себя и других!
Комментариев еще нет. Хотите быть первым?