— Да, ну, есть методы…

— Какие методы?

— Первое касание обычно притупляет чувствительность в этой области, поэтому нельзя вернуться туда с той же самой эффективностью.

— Что вы мелете?

— Сами знаете что.

— Меня от вас в жар бросает.

— Это клиника.

— Это сексуально. Меня от вас бросает в жар.

— Я не знаю, что еще сказать.

— А что потом мужчина делает?

— Отпускает свое наслаждение на волю — пускай оно исследует. Всякий раз — по-разному.

— В каком смысле?

— В том смысле, что иногда выходит грубо, иногда нежно — в зависимости от того, каково тебе.

— Расскажите.

— Ну, все заканчивается на секеле.

— Еще раз это слово скажите.

— Какое?

— Секель.

— Секель, секель, секель…

— Вы его сосете? Покусываете?

— Еще бы.

— Меня от вас бросает в жар.

— Извините.

— Занимайте хозяйскую спальню. Вам нравится уединение?

— Я ж вам сказал.

— Расскажите про мой секель.

— Они все разные.

— Тут пока не очень уединенно. Строят подпорную стену. Но через пару дней закончат. Вам понравится.

Я опять записал ее адрес, повесил трубку и лег в постель. Зазвонил телефон. Я подошел, снял трубку и отнес телефон к кровати.

— В каком смысле все секели разные?

— Ну, по размеру, по реакции на раздражители.

— А вам попадался такой, который не удавалось возбудить?

— Пока нет.

— Слушайте, приезжайте-ка прямо сейчас?

— У меня старая машина. Она по каньону не взберется.

— Езжайте по трассе, машину оставите на стоянке у съезда в Хидден-Хиллз. Я вас там встречу.

— Ладно.

Я повесил трубку, оделся и сел в машину. По трассе доехал до съезда в Хидден-Хиллз, нашел стоянку и остался там сидеть ждать. Прошло двадцать минут — подъехала толстая дама в зеленом платье. В белом «кэдди» 1982 года. На всех передних зубах — коронки.

— Это вы? — спросила она.

— Это я.

— Господи ты боже мой. Ну и видок у вас.

— Да и вы не фонтан.

— Ладно. Залезайте.

Я вылез из своей машины и пересел к ней. Платье у нее было очень короткое. На жирной ляжке поближе ко мне маленькая татуировка: похоже на мальчишку-посыльного, который стоит на собаке.

— Я вам не плачу, — сказала она.

— Это ничего.

— Не похожи вы на писателя.

— И за это я благодарен.

— Вообще-то вы не похожи на человека, который хоть что-то умеет…

— Я многого не умею.

— Но трепаться по телефону вы мастак. Я даже себя ласкала. А вы себя?

— Нет.

После этого мы ехали в молчании. У меня оставалось две сигареты, и я их обе скурил. Потом включил ее радио, послушал музыку. У ее дома была длинная изогнутая дорожка, а двери гаража открылись автоматически, когда мы подъехали. Она отстегнула ремень — и вдруг обхватила меня руками. Рот у нее выглядел как открытый пузырек красной туши. Высунулся язык. Мы завалились на сиденье, вот так вот сцепившись. Потом все вдруг закончилось, и мы вышли из машины.

— Пойдемте, — сказала она; я двинулся за ней по дорожке, обсаженной розовыми кустами. — Я вам ничего платить не буду, — сказала она, — ни, блядь, чего.

— Нормально, — сказал я.

Она вытащила из сумочки ключ, отперла дверь, и я зашел за нею в дом.

Мег и Тони довезли его жену до аэропорта. Едва Долли поднялась в воздух, они зашли в аэропортовый бар выпить. Мег взяла себе виски с содовой. Тони — скотч с водой.

— Жена тебе доверяет, — сказала Мег.

— Ну, — ответил Тони.

— А я, интересно, могу тебе доверять?

— Тебе не нравится, когда тебя ебут?

— Дело не в этом.

— А в чем?

— В том, что мы с Долли подруги.

— Мы тоже можем быть подругами.

— Но не так.

— Будь современной. Это новое время. Люди свингуют. Их ничего не сдерживает. Они ебутся на потолке. Они трахают собак, младенцев, кур, рыбу…

— Мне нравится выбирать. Мне должно быть не все равно.

— Это, блядь, так сусально. Небезразличие встроено. А если его культивируешь, не успеешь опомниться — уже думаешь, что это любовь.

— Ладно, Тони, а чем тебе любовь не нравится?

— Любовь — форма предвзятости. Любишь то, в чем нуждаешься, любишь то, от чего тебе хорошо, любишь то, что удобно. Как ты можешь говорить, будто любишь одного человека, если в мире, может, десять тысяч людей, которых ты бы любила больше, если б знала? Но ты с ними не знакома.

— Хорошо, тогда мы стараемся, как можем.

— Готов допустить. Но все равно мы должны понимать, что любовь — просто результат случайной встречи. Большинство на ней слишком залипает. А поэтому хорошую поебку не стоит недооценивать.

— Но и она — результат случайной встречи.

— Ты чертовски права. Допивай. Возьмем еще.

— Хорошо забрасываешь, Тони, но ничего не выйдет.

— Что ж, — сказал Тони, кивком подзывая бармена, — я и по этому поводу не стану переживать…

Был вечер субботы, и они вернулись к Тони, включили телевизор. Показывали до обидного мало что. Они попили «Туборга», поговорили, перекрывая звуки с экрана.

— Слыхала, — спросил Тони, — что лошади слишком умные, поэтому на людей не ставят?

— Нет.

— Ну, это, в общем, поговорка такая. Ты не поверишь, но мне тут на днях сон приснился. Я в конюшне, заходит лошадь и ведет меня на выездку. На меня сажают мартышку, она руками и ногами меня за шею — а от самой дешевым пойлом разит. Времени шесть утра, с гор Сан-Гейбриэл холодный ветер. Больше того — везде туман. Меня прогнали три фарлонга за пятьдесят два, проворно. Потом еще полчаса выгуливали, а после отвели в стойло. Пришла лошадь, принесла мне два крутых яйца, грейпфрут, тост и молоко. Потом я вышел на скачки. На трибунах — одни лошади битком. Ну, как по субботам. Я был в пятом заезде. Пришел первым, это оплачивалось тридцатью двумя долларами сорока центами. Приснится же, да?

— Да уж, — сказала Мег. Одну ногу она закинула на другую. На ней была мини-юбка, но без колготок. Сапоги закрывали ей икры. Бедра голые, полные. — Ничего себе сон.