– Аркадий – мой сменщик, – подтвердил его подозрение незнакомец. – Он будет завтра. Если хотите, я могу дать вам его адрес.

– Собственно.., нет, спасибо, – сказал Шилов. – Мне, в общем-то, нужен был Василий. Василий Рукавишников, – добавил он, заметив, как удивленно приподнялись брови незнакомца.

– Ах, Рукавишников, – с неопределенной интонацией протянул тот. – Видите ли, какая история…

Я его, честно говоря, не знал, но зато мне доподлинно известно, что он умер.

– Как умер? – не поверил своим ушам Андрей.

– Насколько мне известно, угорел в бане в пьяном виде, – сказал истопник. – Меня взяли на его место.

– Вот как… А когда это случилось? – спросил Андрей. Он был растерян. Все его планы, как на краеугольный камень, опирались на пьяницу-кочегара, и теперь он лихорадочно выскребался из-под руин своих умопостроений.

– Не могу сказать точно, – ответил новый истопник, – но, насколько я понимаю, это произошло недавно.

Осененный новой мыслью, Андрей бросил на него быстрый косой взгляд. А что, если Рукавишникова убили? Что, если убийца стоит перед ним, щурясь от дыма своей вонючей сигаретки, и прикидывает, пришить его здесь, на месте, или затащить сначала в котельную?

Истопник перехватил его взгляд.

– Надеюсь, вы не подозреваете меня в том, что это я подстроил смерть вашего знакомого с целью завладеть его рабочим местом? – с легкой иронией спросил он.

– Что за странная мысль? – притворно оскорбился Андрей, отводя взгляд.

Он испытал короткую вспышку стыда: нет, этот человек не был похож на религиозного фанатика, слишком свободно он держался, и в глазах не было этого мертвящего рыбьего блеска… Да и эта его сигаретка… Впрочем, он ведь мог работать и по найму.

И потом, не странноватая ли у него реакция на один-единственный косой взгляд? Что это – не вполне обычный образ мыслей или все-таки на воре шапка горит?

Новый истопник больничной котельной между тем был озабочен приблизительно тем же. Что заставило его задать совершенно незнакомому человеку такой странный вопрос? Откуда у него такой образ мыслей? Впрочем, в отличие от Андрея Шилова, истопник Федор Бесфамильный, сменивший в котельной Василия Рукавишникова, а в жизни капитан ФСБ Глеб Сиверов, не мучился угрызениями совести: инстинктивно он чувствовал, что верно угадал ход мыслей собеседника.., хотя, возможно, ему и не стоило ошарашивать того неожиданным вопросом, поставленным прямо в лоб. И потом, с чего он взял, что незнакомого ему Рукавишникова кто-то убил?

Впрочем, взгляд пришельца был весьма красноречивым и говорил о многом тому, кто умел смотреть.

«Интересно, – подумал Федор-Слепой, – а я что же – умею смотреть и видеть подобные вещи? Или это просто последствия сотрясения мозга, и у меня потихоньку едет крыша?»

Поспешно простившись со странным и подозрительным истопником, похожим на кого угодно, только не на работника котельной, Андрей с облегчением покинул территорию больницы. Прощаясь, он впервые заметил, что напротив котельной расположен приземистый флигелек с закрашенными мелом окнами. «Не иначе, морг», – с легким содроганием подумал Шилов. Сейчас даже это казалось ему символичным и исполненным зловещего смысла.

Расспросив случайного прохожего, он дождался автобуса (маршрут номер два) и, проехав три остановки, вышел из него у ворот кладбища. Кладбище было невелико, видимо, открылось совсем недавно, так что Андрей без труда отыскал на его краю коротенький ряд свежих могил. Над одним из холмиков, наполовину скрытая выцветшим от дождей одиноким венком с обвисшей лентой, возвышалась выкрашенная корабельным суриком фанерная пирамидка с табличкой, на которой корявыми подплывающими буквами было выведено имя – Василий Антонович Рукавишников – и две даты, из коих следовало, что Василий Антонович топтал грешную землю ровным счетом тридцать восемь лет, три месяца и восемнадцать дней. Еще из этой надписи следовало, что умер Василий Антонович спустя два дня после выхода в свет статьи Андрея Шилова.

– Дружка пришел проведать? – спросил сзади глубокий басистый голос, и Андрей подскочил от неожиданности. Черт побери, в который уже раз!

Сзади подошел и остановился рядом с Андреем, глубоко засунув огромные кулаки в карманы широченных брюк, приземистый и широкий, до самых глаз заросший разбойничьей черной бородой без единого седого волоска мужик средних лет.

Андрей немного расслабился. Этого человека он не знал. В глубине души он побаивался, что странный истопник из больницы последует за ним на кладбище, чтобы свести счеты. В конце концов, дата на фанерной пирамидке была пусть косвенной, но все же уликой.

– Елы-палы, – сказал бородач, глядя мимо Андрея на пирамидку с одиноким венком. – Хороший был мужик Васька, душевный. Вот только пил без меры.., а как напьется, языком чесал без удержу, – добавил он после короткой паузы. Андрей вздрогнул, но бородач, казалось, ничего не заметил, продолжая задумчиво смотреть на могилу. – Уж как начнет, бывало, в пересменку небылицы плести…

– В пересменку? – с неприятным чувством стремительного падения переспросил Андрей, и ладонь его сама собой скользнула в карман, сомкнувшись на рукоятке пистолета. – Так вы Аркадий?

– Ну натурально, елы-палы, – обрадовался бородач. – А ты, как я понимаю, Шилов Андрей Владимирович, журналист. Хорошо пишешь, бойко. Будем знакомы.

И он протянул Андрею руку, пожалуй, чересчур резко. В руке тускло и очень опасно сверкнуло лезвие ножа. Шилов отпрянул, так что нож лишь зацепил кожаную куртку, легко распоров ее. Одновременно с этим Андрей нажал на курок. Вынимать пистолет из кармана было некогда, и он выстрелил прямо сквозь куртку.

Будь у него в кармане боевой пистолет вместо газового пугача, все еще могло бы кончиться более или менее благополучно, потому что он попал. Аркадий покачнулся и, отступив на шаг, схватился обеими руками за левый бок пониже ребер, но тут же снова выбросил вперед правую руку с зажатым в ней ножом и, скособочившись, по-крабьи двинулся на Андрея.

Шилов высвободил наконец пистолет из дырявого, прогоревшего кармана и навел его на бородача.

– А ну, стоять, – хрипло скомандовал он.

В воздухе витал легко различимый, но совершенно безвредный в такой концентрации запашок газа. – Буду стрелять в глаза. Прямо в глаза, ты понял, богомолец хренов?

– Понял, – сказал Аркадий. – Да смешается сын зла с чистой землей под моими ногами, да рассеется в небесах смрадное дыхание его, да…

– Молишься? – холодно спросил Андрей. – Молись, молись, мокрица подвальная. Сменщику своему ты, наверное, и помолиться не дал?

– ..да мочи ты его, Жорик! – неожиданно закончил свою молитву Аркадий, и острое, как жало, лезвие топора, сверкнув на солнце, с хрустом впилось в затылок журналиста Андрея Шилова.

* * *

Настоятель храма Святой Троицы, расположенного в деревне Мокрое, что привольно и беспорядочно раскинулась на невысоком холме километрах в пяти от поселка Крапивино, отец Силантий вел жизнь одинокую, но далеко не безгрешную. Матушка Аглая Петровна, царство ей небесное, тихо и благочинно отошла в мир иной уже три года тому назад, и с тех пор отец Силантий грешил бесперечь, словно с цепи сорвался. Он не прелюбодействовал, не крал и уж тем более не убивал. Гордыня тоже никогда не гостила в его просторном, со дня смерти попадьи медленно приходившем в упадок доме. Напротив, нагрешив, отец Силантий подолгу стоял на коленях перед иконами и слезно каялся в своих грехах, обзывая себя тварью убогой и иными словами, коих знал великое множество. Слезы и покаянные слова лились легко, поскольку грех отца Силантия весьма способствовал подобным излияниям. Грех был не из самых тяжких, но легко мог привести к гораздо более серьезным провинностям перед Господом.