Алине было все равно. Она не понимала, о чем говорила тетя Марина, она вообще перестала понимать человеческие слова, ведь числа молчали. Они крепко спали, и окружающий мир для Алины перестал быть понятен. Лишь временами, когда числа во сне ворочались в ее голове, возникали смутные образы воспоминаний: пожилой мужчина лежит на полу в комнате, залитой красным светом, ее рука, тоже красная от крови, пытается записать числа, которые вытекают из глаз умирающего, рука пачкает лист, черный маркер быстро-быстро скользит по белой бумаге, торопясь записать то, что диктует угасающий взгляд мужчины.

Потом числа, вдохнув, устраивались поудобней, сон возвращался в стадию полного небытия, и образы пропадали. И для Алины наступал покой: ни воспоминаний, ни мыслей, ни снов.

Все это длилось долго, бесконечно долго. Бескрайняя застывшая ночь. Но постепенно в этой ночи стали проступать силуэты — сначала едва различимые, потом они сделались яснее. Силуэты проявились в образы конкретных людей, люди обрели голоса, слова наполнились смыслом. Но числа продолжали молчать.

Алина научилась понимать окружающий мир по-другому, по-новому. Впрочем, окружающий мир для нее ограничивался больничной палатой в закрытой психиатрической больнице, а иногда — коридором и тщательно огороженным пространством внутри больничного двора, куда ее выводили на прогулку.

Когда речь и понимание смысла слов окончательно наладились, к Алине стала приходить женщина-психотерапевт. Сначала Ирина Викторовна ей очень понравилась, Алина даже немножко успела ее полюбить, особенно ее невыразимо прекрасный, добрый голос. Они подолгу разговаривали о разных вещах, оставленных в той, прошлой жизни, — в основном приятных. О раннем детстве, о школе, о числовом значении всего и вся, и Алине представлялось, что эта женщина — ее мама, такая, какой у нее не было никогда.

— Вы говорите, что числа заснули, — проговорила однажды Ирина Викторовна и чуть виновато ей улыбнулась, осторожно подступая к болезненной теме. — Что же вы делаете теперь, когда остаетесь одна? Как работают ваши мысли? Что вы ощущаете? На что похоже… — она запнулась, не зная, как выразить свою мысль, но Алина ее поняла.

— Это словно письма самой себе. Сама пишу — сама получаю. Сама читаю — сама отвечаю. И снова получаю, и снова читаю. Или мечта, когда, засыпая, грезишь. Засыпаешь — мечта переходит в сон, просыпаешься — сон снова греза, рассказанная самой себе.

— Подождите! — остановила ее Ирина Викторовна. — Вы говорите, что ваши мысли похожи на письма? О чем эти письма?

— О разном, — обидевшись, что ее прервали, сказала Алина. — В основном о том, чего на самом деле не было. Во всяком случае, со мной, — тихо добавила она. — Моя жизнь — это скопище грез, пачки писем, а меня будто и нет вовсе. Я не знаю, когда я — это я. А с недавних пор и совсем запуталась.

— С недавних пор?

— Да. Когда написала и получила последнее письмо. Оно было на… итальянском. — Алина болезненно поморщилась — это слово далось ей с трудом, словно обожгло.

— И что же в нем было? — внезапно похолодевшим тоном спросила Ирина Викторовна.

— Оно было написано от лица мужчины, живущего в Италии, одной женщине… — смущенно сказала Алина. — Оно было любовным и… в нем были числа.

— А содержание? — настойчиво продолжала допытываться Ирина Викторовна. Но Алина замкнулась, ушла в себя, и разговор волей-неволей пришлось прекратить.

Больше к письмам Ирина Викторовна не возвращалась, но трещина, которая прошла между ними, так и осталась.

— Мое сознание бежит по кругу, — рассказывала в следующий раз Алина. — Иногда я сама себя обгоняю, поворачиваюсь, заглядываю в лицо той, что осталась позади, и не узнаю в ее чертах себя. Это чужая, незнакомая девушка. Если бы я могла узнать ее числовой код, я бы поняла, кто она такая, все бы встало на свои места, но числа спят. И самое неприятное то, что этот код есть в моей голове, просто не могу его отыскать.

— Эту девушку вы видели раньше? Были с ней знакомы?

— Не знаю… Может быть… Когда-то давно.

— На курсах итальянского языка?

— Не знаю, не знаю! — закричала Алина, и трещина расширилась еще больше.

Но Ирина Викторовна продолжала приходить — как и раньше, два раза в неделю. И продолжала, шаг за шагом, приближаться к опасной черте, к главному вопросу. Алина знала, что он, этот вопрос, рано или поздно прозвучит, ждала его, готовилась, но оказалась совершенно не готова.

В этот день Ирина Викторовна принесла ей букетик ландышей — оказалось, что наступил май. В тюремно-больничном дворе, в который Алину выводили гулять, это было совершенно незаметно. Там всегда стояла одинаково пасмурная октябрьская погода.

Ландыши ее растрогали, очень обрадовали и отвлекли. Алина прижала букетик к лицу и, рассмеявшись, начала рассказывать историю из детства, связанную с ландышами, но Ирина Викторовна ее прервала.

— Все это интересно, — сурово проговорила она. Ее тон совсем не вязался с этим нежным, трогательным подарком. — Но меня гораздо больше интересует другое. Вы помните, что убили человека?

— Нет! — вскрикнула Алина, будто ее ударили.

— Я вам помогу вспомнить, — непреклонным тоном произнесла Ирина Викторовна.

— Нет! — снова попыталась сбежать Алина, но Ирина Викторовна решительно ее развернула и повела по страшному лабиринту воспоминаний.

Алина опять оказалась в той комнате, залитой красным светом, с запахом гари. На полу лежал пожилой мужчина и умоляющим взглядом смотрел на нее. Черный маркер она нашла на столе, белый лист возник словно из ниоткуда. Она не помнила, как он возник, да это было и не важно. Плохо было лишь то, что лист оказался белым, и кровь, смазываясь с ее руки, его пачкала. Это отвлекало от главного. Ей нужно было торопиться, ведь мужчина мог в любой момент умереть, жизнь вытекала из него, образуя на полу темно-красную лужу. Красный, белый, черный… Комната раскачивалась, рука онемела от напряжения, числа скакали по бумаге в какой-то безумной «Тарантелле». А жизнь уходила…

— А потом? — холодным жестоким голосом спросила Ирина Викторовна, как только Алина пришла в себя — вернулась в больничный кабинет. — Что было потом?

— Не… помню.

— Должны вспомнить. Вы уж постарайтесь, голубушка.

— Грохот, — неуверенно проговорила Алина, — и голоса людей. — Она понимала, что Ирина Викторовна ждет от нее другого. — Вы случайно не знаете, куда делся тот лист, на котором я писала?

— Никакого листа на месте преступления найдено не было. Возможно, вы его сами и уничтожили. — Психолог брезгливо скривилась и пожала плечами, давая всем своим видом понять, что к той, судебно-следственной процедуре не имеет никакого отношения.

— Как хорошо! — обрадовалась Алина. — Он не должен был попасть в чужие руки!

Ирина Викторовна долго задумчиво на нее смотрела, потом вздохнула и неожиданно поднялась, раньше времени закончив свой терапевтический сеанс.