Получилось спонтанно; впрочем, едва Стелла это озвучила, женщинам стало казаться, что они и сами так думали.

Все разом они заквохтали: «Нет, что ты! Быть не может!» – и замахали руками, отгоняя подозрение.

– Послушай, деточка, – принялась объяснять тетя Розина, – ежели говорят, что человека сглазили, это значит, ему дурного пожелали. Не след таких по имени называть. Тут надобно Господу помолиться да святым угодникам – пускай оборонят, от сглазу избавят.

Стелла уставилась на обеих теток, желая уяснить, что она не так сказала.

– Полно тебе, Розина, – возразила Виолетта, – может, Стелле чего известно. Зачем бы ей говорить, коли она не знает? Это же хорошо, когда знаешь, от кого защищаться. На Господа надейся, а сама не плошай!

– Виолетта! – Розина почти визжала, что было совсем не в ее духе. – Защищаться надо от всего мира! Invidia[3] всюду, куда ни глянь! – Она развела руками, и женщины похолодели, буквально физически ощутив концентрированную зависть, пропитавшую спертый воздух, висевшую наподобие пылинок в лучах предвечернего солнца. – Позавидовать, – продолжала Розина, – любой может – даже близкий человек, даже против воли. Да только, Виолетта, когда ты на такого человека пальцем кажешь, ты не меньше грешишь, чем завистник! Понятно тебе?

– Вот что, милая, запомни, – обратилась к Стелле nonna Мария. – Лишь тот чужие грехи называет, кто сам в таких грехах повинен.

Это была поговорка; Стелла потом не раз слышала ее от бабушки.

– За собой следи, внученька, сама старайся не грешить, добро творить. Чужие ошибки да дурные дела тебя не касаются. У каждого с Господом Богом свой счет.

Mal’oicch, на калабрийском диалекте «сглаз» – это нечто накопившееся в атмосфере, отравившее ее подавленным недовольством и завистью. Если находиться в такой атмосфере достаточно долго, можно заболеть, лишиться капитала или семейного согласия, подурнеть лицом и даже умереть. Mal’oicch особенно опасен для людей удачливых, красивых и богатых; они теряют свои сокровища – везенье, физическую привлекательность и деньги – именно потому, что у них слишком много завистников. Лишь блаженные души не знают зависти, искренне радуются счастью ближних. Остальные завидуют, явно или тайно, обязательно с тяжелыми последствиями. В Средиземноморье какие только народы не жили, какую только веру не исповедовали, однако несмотря на разногласия в прочих аспектах, все – североафриканские берберы, андалусские сефарды, православные греки, турки-мусульмане, палестинские арабы и католики Южной Италии – сходились в одном: сглаз существует. Кумушки в Иеволи, сознавая опасность сглаза, ничтоже сумняшеся брались избавить от него жертву. Для этой цели было у них в арсенале колдовство с элементами христианской молитвы – или христианская молитва с элементами колдовства.

«Да правда ли это, что мать сказала?» – думала Ассунта. Неужто и впрямь лишь тот чужие грехи называет, кто сам в таких грехах повинен? Неужто она ошибалась в собственных дочерях? Что ж, впредь она будет прозорливее. Ладно хоть защитить девочек от сглаза она умеет, усвоила от матери заговор – слова мудреные, тайные, и записывать их нельзя (даже я, ваш автор, спустя столетие не рискну); а читать надобно с мятой в руках. Под этот-то заговор, произносимый на выдохе, Стелла и очнулась отвратительным хмуро-бурым утром. Боль словно подлаживалась под ритм заклинания и скоро въелась Стелле в подкорку. В тот период она и засыпала, и пробуждалась под Ассунтин беззвучный речитатив, но слышала его и много позже, став взрослой, особенно в беспокойные ночи, когда не дает покоя штормовой ветер или духота.

Сама Стелла не переняла заклинание от Ассунты, подобно тому, как Ассунта переняла его от своей матери. Стеллины разум и душа были заперты, истинной веры она не ведала. А без веры какие чудеса? Одни совпадения.

Итак, Ассунта читала заговор; но где-то в самой глубине души разве не сомневалась она, что Стеллу именно сглазили? В здравом уме Ассунта никогда бы не оставила девочек без присмотра… Не постигло ли ее недолгое помрачение? Ассунтины дни были отравлены угрызениями совести. Ей мерещился призрак умершей Стеллы, руки и ноги тяжелели от горя и раскаяния. Ассунта убеждала себя, что призрак живет лишь в ее голове, ибо не пристало христианке верить в призраки (Ассунта успела восстановить веру в Господа Бога, заботящегося о Стелле Первой в райских кущах).

Да, она восстановила свою веру. Почти.

Случай с баклажанами вновь ее пошатнул – ибо чем, как не происками призрака, объяснить подобное?

Ассунта построила теорию: призрак мстит, потому что она, мать, скорбит теперь не так сильно. Она изливает любовь на троих живых детей – а об умершей дочери позабыла.

Она исправится. Достанет фотографию, где запечатлена Стелла Первая, приколет к стенке в темном углу, чтобы от солнца не выцветала. Устроит домашний алтарь со всеми атрибутами, даже с горящей свечой – конечно, когда будут деньги на свечу.

Если Ассунта рассчитывала утихомирить таким способом призрака Стеллы Первой, ничего у нее не получилось. Происшествие с кипящим маслом стало не худшим в череде несчастий, преследовавших Стеллу Вторую. Оно просто открыло счет.

Вторая смерть Стеллы Фортуны Второй была, пожалуй, самой драматичной из всех. Ничего удивительного в случае с экзентерацией, то есть выпадением внутренних органов. Как, почему такое произошло? Потому что Ассунта, оставленная мужем без единой лиры, добилась относительного материального благополучия и решила использовать деньги, чтобы обеспечить детям сытую жизнь. Она сама голодала, ну а дочери и сын голодать не будут! Бедность, как известно, чревата смертельной опасностью; однако чреват ею и достаток, особенно для людей, к достатку не привыкших, о подводных камнях достатка не ведающих.

За достатком Антонио уехал в Америку, и Ассунта его не корила, даром что он мог бы и семье денег послать – другие же эмигранты слали. Ну хоть немножечко – и то было бы подспорье.

Вообще сколько должно пройти времени, чтобы жена считалась брошенной? Поди разберись.

У Ассунты «мужчиной в доме» была Розина. Так уж сложилось, к счастью или к несчастью, что вдовствующая Розина всю свою энергию и любовь направила на сестру и племянников. Семнадцатью годами старше Ассунты, миниатюрная, как девочка, обожаемая племянниками, строгая, но удивительно добрая, тетушка Розина умела и приструнить, и пожалеть (мать – та только жалела), и являлась вдобавок кладезем премудростей – например, как ловчее давить гнид и как забрать яйцо из-под несушки, чтобы не клюнула. Стелла всегда старалась произвести на тетю впечатление и из кожи вон лезла, чтоб ее не огорчить.

В 1924 году взрослые сыновья Розины, Франко и Джуанни, отправились за лучшей долей на юг Франции. Розина осталась одна в доме покойного мужа, что стоял высоко на горе и глядел прямо на церковный дворик. И вот летом, когда закончился сезон разведения тутового шелкопряда, Розина решила переселиться к матери, а младшей сестре отдать в распоряжение и дом, и участок земли.