пролилась, и ваша наияснейшая государская милость не имеет повода обижаться, ибо таков есть обычай, что великие монархи в важных делах более через послов своих привыкли изъясняться. Пану старосте велижскому, который от короля его милости ранее был послан к вашей наияснейшей государской милости, ваша наияснейшая государская милость могла наказать, чтобы он доносил об этом или не доносил королю его милости. Но ваша царская милость должна была своих послов направить на будущий сейм и к королю его милости для этой цели, потому что это дело сейма. Известно вашей государской милости, что король его милость польский правит вольной Речью Посполитой, в которой без согласия всех сословий (ни одного не исключая) не может ничего отличного от прежних обычаев ни прибавить, ни умалить. Нас теперь отправили не от сейма, ибо и я был на сейме только один день во время препозиции”.[165] На это царь возразил:

“Знаю хорошо о том, что сейм закончился и что вас не от сейма отправили. Знаем также, что вас после отправки в Орше не скоро нагнали, и то также знаем, что некоторые из ваших советовали королю польскому нам тех титулов не давать. Однако же будет время об этом пространнее с вами вести споры. Пан Олесницкий, спрошу вас в таком случае, когда бы также от кого-нибудь было письмо написано к вам, на котором титула вашего шляхетского не было, приняли бы вы его или нет? Я, зная вашу приверженность нам и в государствах короля его милости, господина вашего, будучи, видел, что вы нам всегда доброжелательны оставались, поэтому не как посла, но как нашего друга в государствах наших желаем вас почтить. Подойдите к руке нашей не как посол”, — сказав это, протянул, сидя на троне, руку, желая его приветствовать. На что пан Малогощский сказал: “Наияснейший милостивейший государь! Благодарю за ту благосклонность, которую ваша царская милость соизволила оказать моей особе. Но если меня ваша царская милость не как посла желает принимать, то я сделать этого не могу”.

После этого царь произнес: “Иди как посол”. Затем посол приветствовал его, а после него пан староста велижский Гонсевский.

Затем дьяк, взяв письмо, прочитал его немедленно перед царем и, осведомившись у царя, обратился к панам послам:

“Хотя такого письма без титула их царской милости не пристало от короля польского, государя вашего, принимать, но теперь состоятся свадебные торжества цесаря, их милости, и на эту свадьбу король польский вас послал к его цесарскому величеству. Итак, по этой причине их царская милость, обиду свою в неполноте титулов его отложив в сторону, то письмо от короля, государя вашего, и поклон его через вас принимает. Когда же вы к королю, государю вашему, возвратитесь, то скажите, чтобы впредь таких писем с ненаписанием полного титула цесарского посылать сюда не приказывал. Ибо цесарское величество именно это вам наказывает передать, что впредь ни от короля вашего Сигизмунда, ни от кого другого никаких писем без полного титула своего цесарского не прикажет принимать. Ну а теперь, если вы имеете какое-то поручение от Сигизмунда, короля вашего, отправляйте ваше посольство к цесарскому величеству”.

После него пан староста велижский отправил посольство, и им приказано было сесть. Афанасий, справившись у царя, подойдя к послам, говорил следующее:

“Николай и Александр, наияснейшему и могущественнейшему самодержцу и великому государю Дмитрию Ивановичу, Божьей милостью цесарю и великому князю всей Руси и иных татарских царств и многих государств, московской монархии подвластных, государю, царю и обладателю, от наияснейшего и великого государя Сигизмунда Третьего, милостью Божьей короля польского и великого князя литовского, прусского и других говорили на посольстве, что наияснейший Сигизмунд, король польский, позволил его светлости Юрию Мнишку, воеводе сандомирскому, проводить ее светлость, дочь его к наияснейшему и непобедимому самодержцу. И ее царская милость, Божьим милосердием, сюда в добром здравии приехала, а их цесарское величество с благодарностью ее принимает от короля, государя вашего, и вас своими царскими милостями жаловать будет. А что ты, Александр, говорил, что наияснейший Сигизмунд, король польский и великий князь литовский, вам, послам своим, приказал с думными боярами их царского величества обсудить взаимные отношения монархии Московской и Польского королевства, так их царское величество, по своему милосердию, с радостью это позволяет, приказав думным боярам в отдельной палате с вами сесть и об их государских делах договориться”.

Потом послы сели и обратились к Афанасию: “Обычай таков был всегда, что государи московские о здоровье короля его милости, поднявшись, спрашивали”.

Царь, услышав это, сидя спросил о здоровье короля его милости: “Король его милость, пан воевода, в добром ли здравии?”

Пан Малогощский сказал: “Короля его милость, государя нашего, милостью Божьей, в добром здравии и счастливо царствующего оставили мы в Варшаве. Но ваша царская милость должны были подняться, спрашивая о здоровье его королевской милости”.

Царь ответил: “Пан Малогощский, у нас таков обычай, что лишь получив известие о добром здравии, встаем мы”. И, приподнявшись тогда немного на троне, царь сказал: “Доброму здоровью короля, государя вашего и нашего друга, радуемся мы”.

После дарили подарки, которые по данному ему реестру называл Григорий Иванович Микулин: его милости пану Малогощскому — турецкого коня, неаполитанского коня, золотую цепь кольчужной работы, 13 бокалов, два позолоченных рукомойника, пса британского, но того уже утром забрали назад; говорили тогда, что нет такого обычая. Дали на другой день вместо того пса 2 сорока соболей и 100 золотых. Его милости пану Гонсевскому — турецкого коня.

После раздачи подарков Афанасий сказал: “Цесарское величество жалует вас обедом своим”. Затем проводили их милостей на Посольский двор.[166] А приближенные пана воеводы были на царском обеде.

В тот же день царица говорила с царем о приготовлении еды, что тех блюд, которые ей давали из крепости, она есть не могла. Поэтому к ней сразу послали посуду и польских кухмистеров[167] и поваров, которые стали всего вдоволь готовить для нее, отдали им все ключи от кладовых и погребов. Государь послал также за фрейлинами, так как они сильно тосковали, боясь вечной неволи. Он обещал любую из них, кто пожелает, отпустить свободно в Польшу.

Дня 14. В воскресенье праздничное[168] не было свадьбы по каким-то причинам, только царь всех родственников великолепно угощал в крепости.

Дня 15. Царь подарил царице шкатулку с драгоценностями, которых цена (как говорили) доходила до 500 000 рублей. Наказал дарить из нее всем, кому захочет. А пану воеводе дал 100 000 злотых и приказал их сразу