кладовой, в хлеву, даже в конюшне; свои сундуки с запертыми в них деньгами (своим приданым) поставила на кирпичи у изголовья кровати. Повесила образа, привезенные с собой; приготовила обед, накрыла на стол и позвала мужа.

Бартек, заложив руки за спину, прогуливался по двору.

Бартек был всем доволен и в прекрасном настроении. После обеда, вытерши рот и перекрестившись, уселся поудобнее и спросил:

— А где, душенька, ключи от денег?

— У меня! — кратко и сухо ответила жена.

Эти слова сопровождались таким взглядом, что Бартек остолбенел.

— А! а! — промолвил он, — я думал…

— Если нам понадобятся деньги, — продолжала Франка, — то посоветуемся и я дам.

— Посоветуемся, посоветуемся! — повторил, качая головой, Бартек. — До сих пор я искал совета только у себя.

— Понятно, так как меня не было. Теперь будешь советоваться со мной, — промолвила жена.

— Понятно! — сказал, теряясь, жмудин.

— А то как же!

В глазах и словах Франки было столько воли, несмотря на ласковость и красоту, что Бартек только теперь спохватился, что приобрел себе барыню.

— Ой! Почему вы мне этого раньше не сказали! — заворчал он. — Я бы тогда подумал, стоит ли жениться.

— Теперь уже думать не о чем, — ответила жена. — Я вышла за тебя, так как мне нужно было уйти оттуда, хотя я знаю, что ты франт, любитель выпивки, лентяй, а работаешь, когда захочется, вернее — по настроению. Но с Божьей помощью это все можно переделать.

— А что переделать? — спросил Бартек, все больше удивляясь.

— Будем вместе работать от души, собирать…

— Да какого лешего собирать?

— На будущее, когда придет трудное время.

— А теперь?

— Теперь, если даже придется жаться…

— Сколько тебе лет? — спросил вдруг жмудин, вставая.

— Двадцать первый.

— Не может быть! Должно быть, как октябрьская лошадь, выглядит на столько, но на самом деле гораздо больше.

Франка улыбнулась.

— Будет у тебя дома всего вдоволь, будет хозяйка, помощь, но надо придти в норму.

— Я всю жизнь в норме.

— И забыть Юстысю.

— Черт тебе о ней шепнул!

— Не черт, а люди вчера… Забыть пирушки, водочку, бродяжничество.

— Позволь! — сказал Бартек, у которого в глазах потемнело, так как больше всего любил быть свободным и бродяжить. — Я с тобой с ума сойду. Это что же значит?

— Это значит, что со мной шутить нечего. Тебе ума не хватает, так будешь меня слушать.

— Мне уже и ума не хватает! Ума! А! а!

Жмудин схватился за голову и убежал из избы.

— Господи Иисусе! Что же я наделал! Вот так влопался! А что будет через год, через два, если теперь так?.. Ой, скверно, надо помочь горю.

Ему хотелось немедленно уйти из дому и поискать где-нибудь совета, но свежее молодое личико жены облегчило согласие и подчинение — на время. Хотя Бартек и вздыхал, чесал голову и часто просиживал задумавшись под каменной стеной, но никак не мог раздобыть ключи от сундука, как ни старался, подмазывался, выискивал, рылся по уголкам, печью.

— Вот я и в дураках остался! — сказал он однажды месяц спустя, и отправился поутру в монастырь к капуцинам.

— Не за известью ли опять, — спросил, посмеиваясь, настоятель, — а может быть за следуемыми огурцами?

— Ой, ой! Хуже, батюшка: за советом, я влез по уши в болото.

— Что же случилось? Печка развалилась?

— Если бы она развалилась!.. Но, батюшка… волку пришлось жениться, так ушам опуститься.

— О-о-о-о, в самом деле! А что же это ты так ошибся в жене?

— Господи, помилуй! Женился я так хорошо, так прекрасно, что даже слишком!

— Чего же там слишком? Может быть, Господь послал потомство раньше срока?

— Спаси, Господи! Это сама добродетель!

— Значит, стара и безобразна, когда ты пригляделся? — про должал монах.

— Лет двадцати, свежа как ягодка, а прекрасна как ангел.

— Ангелов ты сюда не путай… Значит, бесприданница?

— Ой, нет! Для меня так и слишком богата, слишком.

— Должно быть, очень уж глупа, волосы длинные, а ум короткий.

— Если б это я, батюшка, попал на такую! Да вот в том горе, слишком умна!

— Поведения нехорошего?

— Ну да, нехорошего, хочет меня водить за нос.

— Что же, подговаривает тебя к чему-нибудь скверному?

— Конечно, не к доброму; хочет, чтоб я с утра до ночи работал, а что еще хуже, сидел дома.

— О!..

Настоятель начал так хохотать, что даже хватался за живот

— Смеетесь, батюшка, а ведь известно, что где управляет хвост… Как же возможно, чтобы женщина была главой в доме?

— Так не давай ей распоряжаться.

— А если я не могу?

— Видно, дружок, ты слабее. Положись на Божью волю. А раз жена ни к чему дурному тебя не толкает, так ты ее и поблагодари

— Я думал, что вы, батюшка, дадите мне совет!

— Например, какого же ты ждал совета?

— Я думал, что вы ей выбьете из головы это главенство. Я бы ее привел сюда. Это ведь даже безбожно, чтобы женщина верховодила и шла впереди мужчины. Известно, батюшка, что как Ева стала распоряжаться, так своим хозяйничанием весь человеческий род сгубила. С тех пор везде, где женщина правит, должно быть скверно… Потому, как меня учил мой духовник, Fe-mina [3]… пфе, мина!

— Это верно, — ответил капуцин; — но это зло давно уже стерто, а ты неуместно цитируешь Писание и переводишь латынь.

Бартек почесал голову.

— Ну, так что вы мне посоветуете, батюшка?

— Слушайся жены, пока она ведет тебя к добру, а если бы, не дай Господи, уговаривала тебя сделать что-либо нехорошее, то воспротивься; ты глава дома, ты вправе.

— Я ей и то повторяю, что я глава дома, да вот!.. Она все хохочет. И вот еще! У нее несколько сот злотых приданого, a, ей Богу, копейки я еще из них не видал, деньги держит в сундуке, а мне велит работать, зарабатывать. Я хотел сходить на церковный праздник, помолиться, так ничего мне не дала, чтоб можно было выпить и закусить. Я пропустил праздник; вот и грех. Она готова душу мою погубить. Это уголовщина!

Настоятель, посмеявшись вдоволь, отпустил Бартка и на прощание, закрывая дверь кельи, сказал: "Казак татарина схватил, а татарин его сдавил".

Бартек отправился за советом к Юстысе и, встретив ее на рынке, рассказал свои приключения.