– Уходите отсюда! – заявил он.

– Сам уходи отсюдова, троцкист турецкий, сопля морская! – забыв, что он сам турок, завизжал из-под нависшей чалмы Бочкин.

Новые гости вступились за хозяина. Началась возня, обычно бегущая впереди скандала. Друзей начали выталкивать на лестницу.

В это время Сигимицу и показал, на что он способен. С криком «банзай!» он ринулся в самую гущу начинавшейся свалки.

Послышались стоны, хруст ломаных костей, падение тел, а затем все сплелись в один клубок, который, как живой, покатился по крыше, сметая шезлонги и визжащих от страха девиц.

Когда клубок стал, из него вылезли трое: Муромцев, потирая лиловый синяк под глазом; Бочкин – в разорванной чалме, с кровоточащей губой; и Сигимицу, с разбитыми в кровь кулаками.

– Шербету! – громыхнул басом на всю округу Муромцев.

Заискивающе улыбаясь, шлюхи поднесли выпивку.

– За великую Японию! – предложил Муромцев, наливая сияющему Сигимицу.

Потом все трое обнялись и пошли из борделя по лестнице, горланя уже втроем знакомую самурайскую песню. Японец шел довольный, что его уважают белые люди, а Бочкин с Муромцевым испытывали особое удовлетворение от того, что по русско-советской программе они все выполнили: нажрались, пое…ись, нахулиганили.

– Куда теперь? – спросил Муромцев.

– Валим ко мне, – отвечал Бочкин, забывший на радостях об осторожности, – в курильню.

– В курильню! – заорали трое пьяных на весь Константинополь.

И, пошатываясь, побрели на другой конец города, пугая малохольных турков, изредка попадавшихся им на пути. Когда пришли на место, Муромцев вдруг заупрямился:

– Я, пожалуй, пойду.

– Куда?

– В гостиницу.

– Да ведь ты курильни еще не видел!

– А там Машка.

– Ну, знаешь! – обозлился Бочкин и пихнул Муромцева в незаметную с улицы дверь, вследствие чего они оказались в какой-то кабинке, напоминавшей центрифугу для тренировки космонавтов.

Тотчас чей-то голос, напомнивший истопнику голос Сталина, спросил:

– Кто?

– Я! – вытянувшись во фрунт, заорал Малофей.

Погас свет, и кабина куда-то провалилась. А когда свет загорелся снова, Муромцев увидел себя посреди турков, которые с отрешенным видом опускали в голубую чашу кальяны, будто рыбаки в прорубь удочки для подледного лова, выуживая кайф из витиеватых струек дыма, поднимавшихся к сводчатому потолку, на котором люминофорами был нарисован сам Бочкин в качестве турецкого султана, наконец-то пишущего ответ запорожским казакам.

– Помру, – в Трендяковку подарю, – самодовольна кивнул на портрет Малофей.

– Естественно, – ответил несколько растерявшийся Муромцев.

В этот момент к хозяину лихо подлетел разбитной малый, поднося на китайском подносе раскуренную трубку с чубуком в форме головы Иосифа Сталина.

– Не теперь, – недовольно скривился Бочкин, – пшел!

– Недосрль… Сын Циолковского, – шепнул Малофей истопнику. – Я его держу из жалости. Мало ли… Может, тоже что-нибудь придумает – гениальное…

– Ах так, – сообразил Муромцев. – Вот что, милейший, дай-ка мне тоже трубочку, – приказал он.

Неожиданно раздались громкие звуки «цыганочки». В зал в сопровождении брата и сестры Дмитриевичей вошел, клацая на кимване, наряженный Магометом, внучатый племянник народного героя Тхемаля Ататюрка, ослепший в результате наводнения на один глаз.

Но Муромцев, уже вдохнувший ароматный дым, этого не видел и не слышал. Его окружили танцовщицы, одна прелестней другой, в прозрачных индийских сари, голенькие, с розовыми грудками, маленькими ореховидными попками и стреловидными пушистыми лобками.

Они взяли истопника под руки и понеслись с ним в легком танце по зеленому лужку, где так приятно грело солнышко и пели волнистые попугайчики, засматриваясь на свои отражения в чистой прозрачной речке.

Очнулся Муромцев за две автобусные остановки от гостиницы, куда он, по-видимому, направлялся.

Светало.

С моря на город наползал розовый туман. Это всходившее солнце посылало своих разведчиков в коварный, непонятный ему город.

Опасливо, на цыпочках, войдя в номер, Муромцев двинулся было к постели, но его окликнула Машка.

– Явился, алкоголик! – с презрением сказала она.

– Я задание выполнял, – с трудом произнес Муромцев.

– До чего докатился, наркоман несчастный, – гневно продолжала, не внимая объяснениям Муромцева, крыска. – Ну погоди, вернемся домой – дня с тобой не буду жить! Тряпка половая, кретин.

Но Муромцев уже дотянулся головой до подушки. Он спал, как ребенок, обняв голову руками.

Проснулся он от какого-то всхлипывания и завывания. И пока сонное утро медленно гладило своим утюгом его помятую физиономию, один его глаз наблюдал, как Бочкин, стоя на коленях возле таза с водой, совершал утренний намаз, поминутно заглядывая в раскрытый Коран и дико завывая мусульманские молитвы.

– Ты чего? – покосился Муромцев на чекиста.

– А, – махнул рукой Бочкин. – С волками жить – по-волчьи выть. – И снова углубился в свое занятие.

В это время вошел Сигимицу с канистрой в одной руке, кувшином для мытья головы – в другой и оттопыренным правым карманом.

Бочкин прервал намаз, и все сели похмеляться.

Друзья разлили по стаканам чистую, как слезу, водку (Машка уже не злилась: ведь Муромцев пил дома, но сама пить не стала, а устроилась в кресле читать Шерлохомса).

После трех стаканов, закушенных малосольными огурцами и запитых рассолом, жизнь показалась намного привлекательнее, чем спросонья.

– Эх, жаль, Кати нет, – взгрустнул Бочкин. – Бывалочи, в прежние времена, выйдет на кухню. Прослабило, скажет, капустки хочется. – Бочкин задрожал, и скупая мужская слеза скатилась по небритой щеке.

Настроение Бочкина как нельзя лучше совпадало с заданием Муромцева, и он предложил:

– А что, если всех сюда пригласить, к нам?

– Не поедут, – махнул рукой Бочкин. – Бабки у всех есть… Не поедут, – повторил он и категорично провел ребром ладони по шее.

– А заинтриговать если?

– Как ты их заинтригуешь?

– Ну уж это предоставь мне.

– Что ж, сделай милость.

Вспомнив жену, Бочкин расквасился, пить с ним стало невыносимо, и Сигимицу, который пил мало, повез его домой.

А Муромцев поехал на таможню. Там после первого захода в парную Берия сказал несколько ожившему истопнику:

– Начальству понравилось, как вы повели дело. Тайным приказом вы повышены в звании. Теперь вы капитан.