– Пожалуйста, фрау, садитесь. Шампанского? – спросил он, стоя позади Ухорской и пододвигая стул.

Хмель, шумевший в голове вместе с ненавистной фамилией Штерн, стал выветриваться, тому способствовала улыбка гостьи. Она отчего-то напомнила Рощину его мать, красивую моложавую женщину; несмотря на вечерний туалет, в Ухорской угадывалась строгость. Что еще? Если бы Борис смог лицезреть Полину Аркадьевну в форме с погонами подполковника ВВС, сидящую за столом в одном из кабинетов Главного разведывательного управления, то увидел бы больше: властность и неприкрытую иронию в ее красивых глазах.

Подзывая официанта, Рощин подумал: «Уникальный случай». Подумал в ущерб себе и тут же помрачнел лицом.

– Человек, которого я жду, так, видимо, и не придет. – Полина стряхнула пепел и положила локоть на стол. – Поганое настроение. Почему вы один?

– Так я отдыхаю от работы. – Борис сопроводил слова неопределенным жестом руки. – Большой коллектив, суета, шум.

– Вы работаете в банке, – констатировала Ухорская.

Рощин понял ее: глаза, которыми женщина выразительно обвела сервировку стола, намекали не на мотовство, но указывали на обратное – бережливость или экономию.

– К сожалению, не часто приходится бывать здесь. Пару раз в месяц. – «Зачем я оправдываюсь? – думал Рощин. – Какое мне дело до ее намеков? Пусть угощается шампанским и убирается к дьяволу. Поджидает своего друга с кем-нибудь еще, только не со мной. Не хватало появления ее дружка именно в эту минуту».

Рука Бориса, потянувшаяся к бокалу, дрогнула. Поздновато, но он все же подумал о провокации. Что, если это снова происки ублюдка Штерна? Если да, то изощренные донельзя. Эта тварь могла специально подослать дамочку, чтобы в очередной раз поиздеваться. Только поиздеваться, унизить, еще раз показать ему его место в этой жизни с позиции своего положения хозяина на этом праздничном европейском базаре.

«Господи, какой бредя несу...»

Однако, поднимая бокал, бросил взгляд на сумочку незваной гостьи. Явно новая, плоская, сделанная из полированной кожи, она была полуоткрыта. Если там диктофон, пусть записывает всякую дребедень.

Кентавр.

Опять это слово всплыло в голове Рощина и трансформировалось в уродливое и похотливое создание, не гнушающееся ничем.

– Zeit zu leben, Zeit zu sterben (Время жить, время умирать), – с этими словами, произнесенными в стиле короткого спича, Рощин залпом выпил бокал шампанского.

– Простите?

– Не хотите потанцевать? – издевался над собой Борис, словно после этого предложения он действительно вознамерился удавиться.

Держа одну руку на талии партнерши, а другую на ее спине, он, внезапно захмелевший и от порции шабли, и от своего смелого поступка, жаждал увидеть растленные глаза проституток, их пальцы, указующие на него, услышать их дикий смех, похожий на ржание неоднократно объезженных кобыл. Вряд ли кто-то, кроме нескольких мужчин, окидывающих оценивающим взглядом стройную фигуру Ухорской, обращал на танцующую пару внимание: видный парень, красивая женщина. Болезнь, обостренная жестоким выпадом Штерна, прогрессировала на глазах. Жизнь – дерьмо, судьба – сука, бога нет.

– Поднимемся ко мне в номер?

– А почему бы нет! – Рощин прятал свои покрасневшие глаза: жизнь для него заканчивалась в объятиях женщины. Пусть хоть конец выйдет логичным.

Он так и не разобрался: его самобичевание на грани безумства происходило на фоне дум о матери или на фоне собственной персоны? Наверное, все же больше переживал за мать, мучительно пытаясь представить ее состояние; Штерну плевать на все, он не связан с дипломатом никакими обязательствами, уже завтра фотографии, сделанные в отеле на Ньёрре Вольдгаде, могут появится на «доске почета» в МГИМО.

Где, у кого искать помощи? Как найти хотя бы моральную поддержку? И где та пресловутая надежда? Нет ее! Дешевка? Против всех правил, она умерла первой.

Ухорская предложила Рощину подняться по лестнице. Они прошли мимо лифтов: она чуть впереди, он немного сзади. В руке кейс, в нем – бутылка коньяка.

В номере Ухорской, едва они переступили порог, на Рощина обрушились есенинские строки: «Сумасшедший, что я делаю! То целую эту правую, то целую эту левую». Широкий вырез платья позволил Борису обнажить плечи женщины, ее грудь. Боже, как он хотел ее!.. Он то ли терял рассудок, то ли тот запоздало, но возвращался к нему. Он подхватил полуобнаженную женщину на руки и отнес на кровать. Нашел ее губы – как ему показалось, благодарные, они отвечали на его горячие поцелуи. Ее слегка подрагивающие руки умело справились с ремнем, расстегнули «молнию» на брюках, сжали его обнаженные ягодицы, опустились на бедра.

Борис опрокинул Полину на живот, освободился от брюк, лег сверху и, слегка покусывая ей шею, держал за руки. Она стонала под ним, хотела его, но Рощин не спешил. Его пьянил запах ее тела, он чувствовал его вкус, проводя языком между лопаток и спускаясь все ниже. Ее тело казалось музыкальным инструментом, и он играл на нем умело и вдохновенно; когда нужно – настраивал. Его нежные пальцы и губы не оставили на нем ни одного свободного места.

Их пальцы снова встретились, когда Борис перевернул Полину на спину и положил ее ноги на сгибы своих рук...

17 декабря, среда

Рощин проснулся в начале шестого. Положив голову ему на грудь, рядом лежала женщина. И тоже не спала. Ночник освещал ее чуть бледное лицо, без макияжа она выглядела по-другому, совсем юной, что ли. Она улыбнулась и слегка прикрыла глаза, когда Борис, откинув одеяло, коснулся ее плеча, провел рукой по руке, несильно сжал ее пальцы, тронул губами ее влажные волосы. «Ты была в душе?» – хотел он спросить и получить ответ: «Ага». Снова спросить: «А почему без меня?» – «О-о... Совсем забыла».

– Ты что-то сказал?

– Я? Нет.

«Хочешь выпить?» – «В пять утра?!»

– Я вижу. Твои губы. Что-то. Говорят. Мне.

Полина легко высвободилась из объятий Рощина и накинула халат. Ей было немножко жаль этого парня, но... их ночь закончилась. Завязывалось утро, за ним слышалась тяжелая поступь дня с суровой обыденщиной.

– Ты так и не спросил, как меня зовут.

– Кэтрин? – попробовал угадать Борис. Ему почему-то хотелось, чтобы ее звали именно так.

– Нет.

– Карина?

– Уже ближе... Ладно, не гадай. Меня зовут Полина Аркадьевна, – перешла на родной язык Ухорская. – Я подполковник ГРУ. В школе меня звали Чиполиной. Много слез я выбила из одноклассников.

В глазах Рощина помутнело. Он отчего-то видел себя на больничной тележке: обнаженного и со скрещенными руками, его везут по длинному коридору, в конце которого стоит неясная фигура женщины. Приехали. Операционная. Хирурги в военной форме точат за стеклянной перегородкой огромные скальпели.