Повидаться бы с ними, — вздохнул Пафнутьев, остановившись на перекрестке и пережидая жидкий поток машин. — Повидаться бы с ними порознь...

Как бы там ни было, начался отстрел. Неклясов... Чрезвычайно подозрительный, истеричный до беспамятства, какой-то запредельный человек. Его ничто не остановит, никакая кровь. Консервная крышка, уши собакам — его изобретение. Случалось, и яйца отрезал, тоже на глазах у жертвы скармливал собакам. Но своего добивался — человек показывал, где у него доллары спрятаны. Человек-крыса. Ведет ночной образ жизни, поедает своих же, спокойно и убежденно, едва заподозрит измену, а иногда просто для устрашения. Пафнутьев с ним не встречался, не приходилось, но словесный портрет знал хорошо. Невысокий, худой, бледный до болезненности. Очень белые искусственные зубы, слабая, вечно влажная ладонь, тридцать восьмой размер обуви, в одежде признает только черные и белые цвета. Иногда может появиться в белоснежном костюме и черной рубашке, но чаще наоборот. Осторожен, на людях почти не появляется. Он потому и пришел в ресторан к одиннадцати — знал, что в это время зал будет пуст. Несколько раз его задерживали, как-то даже Шаланда прихватил, но, в конце концов, вынужден был отпустить. Ничего, ну совершенно ничего не смог пришить. Оружия при нем не было, подписей своих нигде не ставит, ни в одной разборке не замечен, хотя знали — здесь он, где-то рядом, из машины руководит по радиотелефону, из окна наблюдает, в толпе любопытных стоит.

Сегодняшнего нападения Вовчик не простит. А виноватых найдет. Анцыферов должен крепко подумать, прежде чем решиться отвечать на вопросы Неклясова. А вопросы будут. Но есть у Леонарда и небольшой козыришка — он на виду, не скрывается да и не может скрываться.

Теперь Фердолевский...

По внешности полная противоположность Неклясову — высокий, полноватый, с замедленными движениями, барскими манерами, лакированными ногтями, четкий пробор, смазанные бриолином волосы. Месяц назад вернулся из Лондона — летал за костюмами. В декабре отдыхал на Канарских островах, со свитой ездил, девушек с собой не брал, кто-то его заверил, что тамошние Не хуже.

Вспыхнул зеленый светофор, Пафнутьев шагнул на проезжую часть, но тут же спохватился, остановился. Зеленый свет — это хорошо, но нет никакой уверенности, что водитель, ошалев от водки, от наркотика, от безнаказанности, не рванет на красный. Убедившись, что перекресток действительно свободный, Пафнутьев перешел через дорогу.

Так, Анцыферов задержан за укрывательство. Повод несерьезный, но для человека, недавно вернувшегося из-за колючей проволоки, даже такое задержание может оказаться сильным потрясением. Пафнутьев оказался прав. Анцыферов дрогнул и не лукавя, не тая рассказал об утреннем происшествии, о своих гостях, которых в знак уважения раздел в собственном кабинете.

Идем дальше... Раненый, кажется, выкарабкивается, усиленная охрана приставлена, Овсов предупрежден о нежелательности встречи палача и жертвы, которые оказались в одном коридоре больницы. Теперь Неклясов... Этот в бешенстве. Ему предстоит выяснить отношения с Фердолевским... Думаю, пока без оружия, оружие будет потом.

Повидаться бы с ними, познакомиться... Клиентов надо знать в лицо. И им тоже не мешает знать меня. Хотя тут я напрасно — знают они меня, наверняка знают...

* * *

Звонить Пафнутьев не стал, открыл дверь своим ключом. В глубине квартиры раздавались молодые веселые голоса. Все понятно — у Вики гости. Пафнутьев снял мокрую куртку, встряхнул ее, освобождая от мокрого снега, глянул на себя в зеркало, удрученно отвернулся — не понравился себе. Красная морда, — подумал. — Поганая, мясистая морда. Смотреть противно.

Обычно он спокойно относился к своей внешности, и не могли его сбить с толку никакие едкие замечания, как бы точны и уничижающи они не были. Но когда у Вики собирались ее друзья, Пафнутьев невольно останавливался у зеркала и отходил от него, только взяв себя в руки, волевыми усилиями заставляя быть улыбчивым, молодым и оживленным. Это удавалось настолько, что никто и не подозревал о его терзаниях у зеркала в прихожей.

— Привет, Пафнутьев! — приветствовала его Вика, оторвавшись от разговора.

— Привет, Пафнутьева! — отвечал он и радостно поднимал руку, приветствуя двух ее подруг. — Что хорошего случилось в вашей жизни?

— У нас все хорошо! — ответила бойкая девушка с короткими волосенками. — А у вас?

— И у нас! Небольшая перестрелка, один в морге, второй в больнице. Пока живой. Так что все отлично.

— Это вы о перестрелке в ресторане? Весь город только об этом и говорит.

— Да! Теперь там от посетителей отбоя не будет. Людям нравятся места, где льется кровь, особенно если это чужая кровь, верно?

— А что произошло? — у девушки были такие искренне-испуганные глаза, что Пафнутьев не мог отказать себе в удовольствии ответить подробнее.

— Ну, как... Обычное дело. Схлестнулись две крупные бандитские группировки. В ход пошли автоматы, огнеметы, был, правда, и гранатомет, но пустить в ход не успели. В результате один убит на месте, второй на операционном столе, остальные дают показания под гипнозом.

— Под гипнозом?!

— Конечно! Мы только под гипнозом допрашиваем. Иначе они ничего не скажут.

— А кто гипнотизирует?

— Самим приходится. Людей не хватает, зарплата маленькая, работа опасная. Да и не каждый бандит добровольно отдает себя в руки гипнотизера, приходится применять специальные меры...

— Какие?

— Газ, электрошок, наркотики...

Вика с трудом сдерживалась от хохота, но ее подруги все воспринимали всерьез и, кажется, даже с осуждением.

— А как это согласуется с правами человека? — спросила одна из них.

— Ничего о таких правах не слышал. В уголовно-процессуальном кодексе о них нет ни слова. — И Пафнутьев прошел в ванную. А когда вышел, девушек уже не было.

— Ужинать будешь? — спросила Вика.

— С Халандовским повидался.

— Понятно. Невродов звонил.

— Да? Уже? Быстро работают ребята, — проговорил Пафнутьев озадаченно и тут же набрал номер областного прокурора. — Валерий Александрович? Приветствую вас в этот прекрасный вечер! Сегодняшний снег вызвал в моей душе, в моем сознании воспоминание о тех давних временах, когда я был молод, влюблен и хорош собой. Как сейчас помню...

— Остановись, Паша, — проворчал Невродов, и было в его голосе не столько недовольство болтливостью Пафнутьева, сколько нетерпение. — За что Анцыферова посадил?

— Сажает суд. А я задержал на сутки до выяснения обстоятельств.

— Каких?

— У него в кабинете, в шкафу обнаружена одежда Неклясова...

— Ну и что?

— Как?! Вам не знакомо это имя?

— Отпусти его, Паша.

— Прямо сейчас? — спросил Пафнутьев, уверенный в том, что Невродов, конечно же, скажет, что отпустить можно и утром. Но тот ответил нечто неожиданное.