Сегодня с вялой надменностью, ставшей в последнее время моим фирменным состоянием, катался в новом автомобиле по городу, рассматривая через дымчатое стекло диковины летней городской жизни, особенно впечатляющие при +38 в тени.

Конечно, мне было бы гораздо лучше в своей загородной избушке пережидать это горячечное дыхание Сахары, воскрешающее в моей памяти белые знойные ужасы Танжера. Лежал бы в бассейне, например, лениво шевеля ногами, катая во рту замороженную черешню в шампанском. Или читал бы с полотенцем на шее старые журналы на веранде под виноградной тенью, распивая чаи под звуки расположившегося на коврах ансамбля заслуженных аксакалов (дутар, зурна, кямянча).

Но мне нравится, расправляя грудь, называть своё вынужденное пребывание в городской черте «работой».

Раскинувшись на заднем сиденье с вишнёвым сорбетом, дышал обманчивым холодом кондиционера, помахивая в такт музыке ложечкой с монограммой. Разглядывал людей.

Обратил внимание, например, что особенно жалко мне бредущих в асфальтовом мареве бородачей. Сегодня они мне почему-то часто попадались на глаза. Мужчины с бородой в расплавленном городе смотрятся особенно печально. К их вечному изумлению в глазах примешивается ещё и специфическое предобморочное отчаяние заброшенности.

Многие производят достоверное впечатление беглых, пробирающихся на Дон. Многим остро не хватает портрета государя-императора на вздетых ввысь худых руках, пропотевшего кителя со следами споротых погон и обвисшего вещевого мешка. Хотелось пару раз остановиться, спросить про «не нужна ли помощь?!», услышать в ответ хриплое и торопливое: «Пробираюсь на Дон, к генералу Каледину, средства имею самые недостаточные… штабс-капитан… дважды ранен в Карпатах… с бантом и мечами… чем можете, как офицер офицеру…»

Удержался. Решил быть жестокосердным сегодня. И завтра тоже.

Всех под брезент, короче говоря.

Я могу дать совет любому руководителю как мирового (это я про себя), так и локального уровня.

Чтобы коллектив, который мается под вашим безумным (это я про себя) руководством, почувствовал себя счастливей, чтобы он сплотился, чтобы он стал ресурсным, цельным и хорошим, то есть чтобы коллектив стало возможно совершенно безжалостно эксплуатировать, выжимая из него все жизненные соки, а он бы за это ещё и говорил вам устало, но счастливо: «Спасибо, ты самый лучший», – дайте коллективу живой талисман.

Желательно теплокровное животное, нуждающееся в заботе.

Не платите консультантам бешеные деньжищи, не терзайте людей тренингами. Дайте коллективу смысл, цель и радость, обогрев нуждающееся существо.

Тут должны прозвучать аплодисменты, крики ликования, сбивчивые признания в любви ко мне, звуки государственного гимна. Я встаю, изящно роняю монокль, кланяюсь на три стороны с достоинством.

Долгое время я сам пытался выступить в роли такого существа. Смотрел на сотрудников блестящими глазками, тряс прутья решётки, выл, подбегал на зов, лупасил хвостом по паркету. Бесполезно. Никто даже печеньем не побаловал. Как ни выворачивай наизнанку пиджачок, как ни подтягивай брючки до подмышек, как ни приглаживай вихры пятернёй, не добьёшься заботы у городских.

На входе в мою живодёрню есть место для курения. На этом месте мужчины сбиваются в кучки и трудными голосами общаются, не стесняясь в вводных словах, смолят и бычкуют, а дамы, значит, составляют скульптурные композиции, курят красиво, смотрят на прохожих смело, с дерзостью пантер, а друг на друга не смотрят, хотя стоят рядышком и даже общаются.

И вот выхожу я из помещения, чтобы умчаться из этого логова прочь. В зубах сигара, на голове цилиндр, на поводке – заместитель. Сотрудники на меня никакого внимания. Никто на колени не бухнулся. Все столпились и умильно воркуют, но не по моему поводу. Странно, думаю!

Подхожу, предварительно намотав поводок с заместителем на столбик при входе. Подхожу, выглядываю тихонько между спин сотрудников своих милых. И вижу – все блестящими глазами таращатся с восторгом на ворону.

Ворона – пострадавшая. Перебито крыло, ещё и хромает как-то. Но задорная и очень обаятельная. Шкандыбает туда-сюда, смотрит искоса, кокетничает, умная. Ей, гляжу, уже хлебца подкинули (в карманах, что ли, носят?). И она с этим хлебцем устраивает красивейшее шоу, подпихивает ногами, хватает в клюв, каркает, хлеб выпадает, она его снова хвать, походит, выразительно хромая туда-сюда, снова каркнет, хлеб на асфальт, аферистка изображает удивление, растерянность женскую, мол, ох, как же так, я ещё так молода и неопытна! господа, господа! помогите кто чем может посильно барышне-подростку, угостите даму спичкой, офицерик!

Я сам залюбовался столь простой, но мощной игрой. А прочие так в полном восторге! Даже подзабытый у столбика заместитель. Тоже тянет шею, тоже умиляется.

На следующий день ворона устраивала представление дважды.

Через два дня наша звезда сидела уже на ящичке, который ей кто-то вынес, сбоку от крыльца. Сидела достойно, беженка, но не нищенка, дворянка, дочь полковника, пробираюсь к генералу Врангелю, утеря продовольственных карточек, махновцы, но честь свою сберегла.

Потом я улетел из страны, потом прилетел обратно. Ворона времени так бездарно, как я, не теряла, завоёвывала сердца уверенно, хищно.

Захожу в бухгалтерию, она на первом этаже. Мне бухгалтеры что-то рассказывают, вдруг девичий крик: «Попугайчик, попугайчик наш пришёл!»

Все, извинившись, правда, бросаются прочь от меня, к своим столам, достают пакетики, в пакетиках всякая вкусность. Я в полном обалдении смотрю на происходящее. А бухгалтерские девушки открывают окно и через решётку начинают метать на улицу куски пирожных.

У меня сердце в первый раз тревожно ёкнуло.

Распихиваю, протискиваюсь меж линкоров бухгалтерских к окну, а под окном красавица наша выкобенивается, хромает с такой, знаете, неистовостью, крыло подволакивает, головой крутит, шкандыбает причудливо. Кабуки как оно есть, драматическая пантомима и выразительная экспрессия. Попугайчик наш пришёл!

Разговоры в перерыве собрания. Раньше водой друг друга окатывали холодной, чтобы в чувства вернуться, глотали пилюли какие-то, выли тихонько, пока я, взрыкивая, вылизывал их кровь под своими когтями. Раньше тряслись и несли околесицу. А тут, гляжу, лица умильные у всех, улыбаются, как счастливые родители, обсуждают, что Маша (попугайчик наш) от кошки отбилась, но надо что-то придумать, чтобы кошки нашу Машу больше не обижали, давайте её в пристрой перенесём, мужчины, вы сможете Машу аккуратно поймать и перенести с ящичком её к нам в пристрой, Сергей, ты как? я, Михаил, согласен!

Вчера секретарь мой принесла Маше замоченный овёс. Замоченный! Сама пошла, купила… Нет, не так. Вместо расколбаса и движухи под ритмическую порочную музыку, вместо экспресс-знакомств с зажиточными соседями по барной стойке моя прекрасная секретарь пошла в магазин, купила овёс, принесла овёс к себе домой, замочила его, потом замоченный овёс сложила в баночку, закрутила на баночке крышку, положила баночку в сумку, принесла всё это волшебство на работу, а теперь отпрашивается у меня. Можно, Д.А., я выйду на некоторое время, покормлю Марию, посидите пока тут, я, наверное, быстро…