Напротив моих нар, у окна лежит человек лет тридцати — тридцати пять. Мы знаем о нем, что он школьный учитель, добровольцем ушел на фронт. На медкомиссии он скрыл свой туберкулез и попал на фронт. Затем — окружение, плен. В плену, при скудном питании и тяжелой работе, у него обострилась его болезнь. Теперь он уже несколько дней не может подняться с нар от слабости. Он выделялся среди остальных узников тем, что был всегда спокоен, уверен в себе и ни при каких условиях не сквернословил, не ругался. Наоборот, учитель пытался подбодрить нас, укрепить наш дух. Остальные видели его стойкость и уверенность, что придавало новые силы измученным людям. Но по всему было видно, что его дни сочтены. Он буквально захлебывался продолжительным, кровавым кашлем. Почти не спал из-за кашля.

Однажды утром немецкая охрана стала выгонять всех из барака и строить на плацу. Подняли и учителя. Мы попытались объяснить немцам, что он болен: «Er ist krank». Но охранники, рассмеявшись, пинками стали выталкивать изможденного болезнью человека на улицу. Мы все уже стояли в колонне, когда из барака показалась высокая, худая фигура учителя. Он вышел, с трудом переставляя ноги, опираясь руками на стены барака. Длиннополая шинель висела на нем как на жерди. На небритом, осунувшемся лице выделялись большие, но тусклые глаза. Он отрешенно осматривался кругом. При каждом шаге его покачивало, и он с трудом сохранял равновесие. Двое из нашей колонны подхватили под руки больного и встали с ним в конце строя. Вся колонна, дробно стуча деревянными колодками, медленно двинулась к воротам лагеря.

Холодное декабрьское утро неприветливо встретило нас морозом. Вышли за ворота. Медленно бредем по застылой дороге, но сзади слышатся окрики конвоиров и удары. Это немцы подгоняют нашего учителя. Он совсем не может идти, да и двое наших товарищей с трудом тащат почти бесчувственное тело. Нашу колонну ведут для работы на укрепление канала. Идти нужно примерно километра три. Дорога проходит через небольшую деревню, где мы стараемся поднять с земли что-либо съестное или окурки.

Вот вдали показался канал. Вдоль берега проложены рельсы, на них стоят вагонетки. Нам надо перейти на противоположный берег — там наш участок работы. Через канал проложены временные мостки. Они узкие, без перил. Перебираемся по обледеневшим доскам на другой берег. Охранники разводят костры, а мы должны быстрее работать лопатами, чтобы хоть немного согреться, ведь шинели приказано снять. Некоторых любимчиков немцы приглашают к костру немного погреться. Это те, кто всячески старается угодить охранникам. А остальным — окрики, пинки да побои. Учитель стоял, опершись на черенок лопаты. Он коченел, покачиваясь на ветру. Никакие окрики и пинки не могли заставить его работать. Так он простоял до обеда, когда нам привезли баланду. Немцы не дали ему баланды, объяснив это тем, что он лентяй и не заработал свой обед.

После обеда один из охранников подозвал меня и еще одного пленного к учителю. Он велел помочь ему перейти на противоположный берег канала по мосткам. Мы помогли учителю спуститься с крутого берега, подвели его к мосткам. Тогда другой охранник приказал учителю одному перейти на другую сторону канала. Мы остановились в нерешительности. Второй охранник подбежал и прикладом подпихнул немощного человека к мосткам. Пошатываясь и неуверенно ступая, учитель медленно побрел по узким мосткам. Немец шел сзади и толкал его прикладом винтовки. В самом конце моста охранник, как бы случайно, толкнул плечом совершенно ослабевшего человека. Тот оступился и с криком упал в ледяную воду возле берега. Остальные охранники, наблюдавшие эту сцену, громко расхохотались. Бедняга упал с высоты около двух метров и пытался подняться из воды. Его голова то показывалась из воды, то исчезала в черной ледяной купели. Слышались его мольбы о помощи. Мы подбежали с напарником и с большим трудом помогли товарищу выбраться на берег. Шинель пропиталась торфяной водой и была неимоверно тяжелой. Мы усадили учителя на скамейку возле сарая с инструментами. Нам же немцы разрешили погреться у костра.

Всю вторую половину рабочего дня учитель просидел на скамейке. Шинель на нем превратилась в ледяной панцирь, с волос свисали сосульки. По окончании работы нас построили в колонну. Несчастного не могли поднять со скамейки ни крики, ни удары палкой.

Тогда конвоиры выбрали четверых пленных покрепче и велели нести учителя в лагерь на руках. Со смехом один из охранников накинул на шею бедняги веревочную петлю, другой конец веревки дал одному из заключенных. Мы все стояли на морозе и наблюдали это издевательство. Колонна двинулась в путь. В дороге немцы радовались своей «удачной» шутке, погоняли время от времени нашу процессию. Проходя по улице деревни, мы стали объектом насмешек обывателей. Особенно веселились местные мальчишки. Они с гиканьем носились вдоль колонны и бросали в нас комья грязи.

В бараке мы усадили учителя у печки, а когда он оттаял, раздели и уложили на нары, укрыв сухой шинелью. Ни жалобы, ни стона не услышали мы от учителя, только кашель его стал чаще и надрывнее. К утру его не стало. Мы даже не заметили, как он умер — тихо и незаметно…

До сих пор стоит перед глазами один случай. Был среди нас невысокого роста паренек, который всегда ходил в шлемофоне. В первых боях в его танк попал снаряд, и он один остался в живых из экипажа. Паренька обожженным и контуженным взяли в плен, он почти ничего не слышал. Мы старались по мере своих сил помочь ему, приносили еду, на работах старались поставить на легкий участок. И вот однажды охрана сгоняла пленных на плац, и все бежали туда, подгоняемые окриками. Мы жестами и знаками пытались объяснить танкисту, чтобы он бежал быстрее на плац. Он же, удивленно раскрыв глаза, не спеша шел между бараков. Один из немцев догнал его и штыком хотел уколоть парня в ягодицу, но промахнулся и, не рассчитав удара, вонзил штык в ляжку. Танкист вскрикнул, упал, держась левой рукой за рану. А немец в бешенстве бил его плашмя штык-ножом куда попало. Мы вернулись и, подхватив под руки паренька, повели его в строй. Этот случай всех нас потряс. Хотелось отомстить, да не было возможности.

В тот день, как всегда, хмурым ранним утром нас повели на работы. Работа заключалась в уборке железнодорожных путей возле товарной станции. Морозный воздух пробирался под шинель, мерзли руки, уши, лицо. Конвой, греясь у костра, зорко следил за нами. Каждый солдат отвечал за работу четырех-пяти военнопленных. Часовые у костров о чем-то переговаривались.

Холод и голод заставляли нас быстрее шевелиться, но ослабевшие ноги не слушались, и от этого теплее не становилось. Посиневшие, мы еле-еле двигали лопатами. Мороз в тот день, видимо, донимал и наших конвоиров, так как они, к нашему удивлению, меньше нас погоняли, не били. Больше они грелись у костра, а нам было холодно, зато не больно. Время на морозе тоже как бы застыло. Каждый из нас с нетерпением ждал прихода машины с нашей баландой.

Ждем время обеда мы, ждут и немцы, поглядывая на железнодорожный переезд, откуда должна появиться машина. Вот и она! Каждый конвоир спешит быстрее собрать свою группу. Крики, ругань. Бачки с теплой баландой уже стоят на земле, вокруг них тает снег. Но что такое? Немцы еще и еще раз пересчитывают пленных. Одного человека не хватает! Всех пинками и прикладами загоняют в пустой станционный сарай. И по одному выгоняют на улицу, ногами опрокидывают бачки с нашей баландой. Снег быстро тает, оставляя на почерневшей земле вареные капустные листья.