в сумерках ко мне и призывно заблеяла, а потом потрусила пружинящей походкой дальше. Теперь, когда начало светать, оживились воробьи. Деревня вчера была вялой, как гусеница на морозе. Сегодня, в воскресенье, она уже окуклилась, скрыв свое нутро под снежным покровом. На холоде дождевые черви, которые не смогли перебраться через асфальтированную дорогу, лопаются. Под жестяными навесами, где летом можно посидеть на воздухе, притаилось одиночество, готовое к прыжку.

Домреми – Крё – Ле Руаз – Водевиль – Денвиль – Шассе. Над холмами там низко повисла мокрая полутьма, но дождь небольшой, терпимо. Абсолютное одиночество, долина с ручьем – мой спутник. Серая цапля все время летит передо мной уже несколько километров, опускается на землю, а когда я подхожу ближе, снова летит вперед. Сырость чувствуется на всем: на куртке, на брюках, на лице, на волосах. На голых кустах висят капли. Ягоды красавки, черно-синие, покрылись серым влажным налетом. Все деревья поросли седоватым лишайником, кое-где встречается и плющ, бесконечный, густой, дикий, заросший, седой лес. Из глубины леса раздаются звуки загонной охоты, потом появляются охотники, идущие вдоль дороги. Из фургона выгружается свора собак. Деревни наполовину опустевшие, наполовину развалившиеся, всеми забытые. Дома все маленькие, жалкая, сбившаяся в кучу, седоватая влажная груда камней. Постепенно становится светлее, но сырость все еще чувствуется в воздухе, пейзаж мрачноватый и серый. В Шассе грузовик набирает молоко из бидонов себе в цистерну. Я ощутил прилив невероятной решимости ясно определить свою судьбу. Я доберусь до Марны, причем сегодня. Сирфонтэн тихо умирает, заброшенные дома, на одной крыше огромное поваленное дерево, уже давно. В деревне живут галки. Две лошади ощипывают кору с деревьев. Опавшие подгнившие яблоки лежат вокруг деревьев на глинистой мокрой земле, никто их тут не собирает. Одна яблоня, которая, как казалось издалека, еще не скинула листья, загадочным образом была вся в яблоках, висевших плотно друг к другу. На мокром дереве ни единого листочка, одни только мокрые яблоки, не желающие падать. Я сорвал одно, оно оказалось довольно кислым, но все же своим соком утоляло жажду. Огрызок я зашвырнул в дерево, и яблоки посыпались дождем. Когда они затихли и упокоились внизу, я подумал, что никто не может вообразить себе такую покинутость. Это самый покинутый день, самый одинокий из всех. Тогда я подошел и начать трясти дерево, пока на нем ничего не осталось. В тишине яблоки барабанили по земле. Когда все закончилось, на меня навалилась чудовищная тишина, я огляделся, вокруг – никого. Я был один. В заброшенной прачечной я выпил воды, но это было уже позже.

Я шел по размокшей снежной лавине и даже не заметил этого. Вдруг весь склон начал медленно оползать, вся почва у меня под ногами пришла в движение. Что это там ползет, что это там шипит, спросил я, это шипит змея? Полз и шипел весь склон вместе со мной. На одном стадионе однажды вынуждено было ночевать множество людей, и поскольку ступеньки, на которых они спали вповалку, были очень крутыми, вся эта масса человеческих тел обрушилась лавиной и полетела кувырком вниз. Мне было уже не удержаться, и я приземлился у ручья, далеко от озера Пуассон, я могу даже видеть, где его истоки, а ручей, сказал я, приведет меня к Марне. В темноте, под Жуанвилем, я перешел через Марну, сначала через канал, потом через реку, которая быстро текла и была грязной от дождя. Проходя мимо одного дома, я увидел, что по телевизору показывают лыжные гонки. Где я буду спать? Испанский священник отправлял мессу на скверном английском. Его пение искажалось плохо настроенным микрофоном, поставленным на слишком большую громкость, а за его спиной, в плюще на каменной стене, галдели воробьи так близко от микрофона, что священника уже невозможно было понять. Воробьиное чирикание стократно усиливалось. Молодая бледная девушка упала на ступеньках в обморок и умерла. Ей помочили губы холодной водой, но смерть была ей милее.

Понедельник, 9.12

Вчера был второй сочельник. Вчерашняя последняя половина маршрута: Сирфонтэн – Апмвиль – Суленкур – Сайи – Нонкур – Пуассон – Жуанвиль. В Жуанвиле везде маячит призрак заговора. Пока неясность относительно сегодняшней дороги, то ли идти прямо в направлении Труа, то ли через Васси. С облаками почти та же картина, что и накануне, все тот же дождь и та же мгла. В полдень – в Доммартен-ле-Франсе, немного поел. Места тут скучные: холмистые, голые, перепаханные сырые поля. В бороздах собирается холодная вода, на некотором расстоянии все расплывается в облачной сыри. Но это не настоящий дождь, а так, мелкая морось. Поселки раскиданы далеко друг от друга, редко проедет машина. Идется как идется. Мне совершенно все равно, куда идти и докуда я сегодня доберусь.

На другой стороне дороги, тянувшейся вдоль мокрого поля, навстречу мне попался большой пес, судя по всему, бездомный. Я сказал ему «гав», он тут же подбежал ко мне и пошел за мной. Поскольку я то и дело оборачивался, чтобы посмотреть на него, а он явно не хотел, чтобы на него смотрели, он трусил по канаве. Так продолжалось много километров. Когда я бросал в его сторону взгляд, он пригибался в канаве и останавливался в нерешительности. Большой пес смотрел как маленький щенок. Если я снова двигался дальше, он тоже двигался следом. Потом он вдруг незаметно исчез, я долго озирался по сторонам, постоял немного, поджидая его, но он так и не появился. Люби свою постель как себя самого, – было написано мелом на стене одного дома.

Как долго уже не встречается ни одного-единственного места, где можно было бы присесть. Я говорю себе «присесть». Вокруг только убранные поля, залитые водой, прямо над ними мокрые серые облака. Толстые стебли кукурузы напитались водой и тихонько гниют, надломленные. На обочине дороги мне бросаются в глаза скопления склизких грибов, целые колонии размером с колесо от телеги, которые выглядели опасными, ядоточивыми, подгнившими от воды. Лошади, посеревшие от возраста, сотнями тысяч стоят шпалерами на раскисших лугах. Утки среди хлябистой грязи на крестьянских дворах. Когда я пристроился передохнуть, я заметил, что сзади на меня неотрывно смотрят овцы. Они стояли, выстроившись рядами, и все это происходило возле самой заправки. Когда заправщик заметил меня и недоверчиво смерил взглядом, овцы все дружно придвинулись поближе, так что мне стало неловко от этого окружения и пришлось сделать вид, будто я уже давно наотдыхался, хотя я был так рад, что могу посидеть на каменной приступочке и наконец-то поболтать ногами. Тут я впервые увидел сквозь морось вдалеке два трактора, работавших на пашне.