Как и всех других западноевропейских путешественников, в Москве француза остро интересовали вопросы торговли с Россией. И здесь он настолько поддался влиянию Голицына, что всерьез поверил, будто выгоды от развиваемой правительством регентства транзитной торговли с Востоком (и Цинской империей в частности) предназначены для иностранцев. Между тем французских иезуитов, приехавших в Россию в январе 1688 г., за полгода до Нёвилля, с целью разведать русский путь в Китай, канцлер дальше Москвы не пустил и отправил восвояси.

Более того, князь Борис Голицын, в отличие от Василия Васильевича стоявший на близких французским интересам позициях, «не показался» Нёвиллю в сравнении с великим канцлером. Однако именно правительство Нарышкиных, с которым французский авантюрист, если он действительно был агентом своего короля, столь опрометчиво не вступил в переговоры, вскоре проявило свою малую заинтересованность в Священной лиге и практически отказалось от активности на юго-западе, сдавая завоеванные канцлером позиции.

Записки Нёвилля демонстрируют, как князь Василий Васильевич, несмотря на обострение борьбы за власть во дворце, отвлекшей от дипломатии и Софью, и ее противников, мог, всего лишь мимоходом побеседовав с любопытным иноземцем, блестяще подготовить почву для дипломатической игры с Францией, которую его преемники не смогли реализовать. Это объясняется и разным качеством государственных деятелей регентства Софьи и «петровцев», и их в корне различной ценностной ориентацией.

Борис Алексеевич Голицын, единственный из «петровцев» вникавший во внешнеполитические дела, был оклеветан перед царицей Наталией Кирилловной и Петром. Посольский приказ под формальным руководством брата царицы Льва Кирилловича Нарышкина (1690–1702) был оставлен без внятной политики, внешнеполитические успехи были принесены в жертву властолюбию семейного клана. Борису Голицыну, как справедливо заметил Нёвилль, оставалось лишь пить горькую.

Контраст между правительствами регентства и Нарышкиных был разителен. Нёвилль заметил его, несмотря на то, что большую часть сведений о делах Софьи и ее сторонников (даже о внешности в характере царевны) получил от победивших «петровцев». Если рассказы о преобразовательных планах Василия Голицына и о китайской миссии Спафария были получены французом из первых рук (и переданы в меру их понимания), то остальные сообщения Записок по истории России 1682–1689 гг. были измышлениями придворных интриганов, старавшихся всячески опорочить повергнутых врагов.

Сведения Нёвилля о Московском восстании 1682 г. и злодейской роли в нем Софьи, о заговоре на Петра и его семью в 1689 г., о Крымских походах в значительной степени ложны, но не фантастичны. Главное даже не в том, что среди вымыслов попадаются реальные факты — француз передает рассказы, действительно ходившие по Москве, версии, настойчиво распространявшиеся победившей группировкой.

Благодаря Нёвиллю мы можем проследить самое начало образования тех представлений о регентстве Софьи, которые затем внушались народу на протяжении трех столетий и которые на тех же страницах опровергаются собственными впечатлениями путешественника, заставшего в Москве последние недели правления царевны и ее друзей.

Ценность положительных отзывов Нёвилля о личности, делах и планах Василия Васильевича Голицына особенно велика, учитывая резко отрицательное отношение самого автора к Московии и московитам. Имея мало возможностей наблюдать быт и нравы россиян, Нёвилль широко использовал рассказы жителей Немецкой слободы, а возможно, и иностранных резидентов или их служащих в Москве.

Вряд ли стоит сердиться на ехидного и колкого француза, ирония которого не скрывает опасливого отношения к поднимающейся на востоке державе. Он насмехается над российской армией — но подробно описывает ее походы, прогремевшие в европейских газетах{47}; не верит на словах в развитие русской торговли — но помнит об отлично налаженном ямском сообщении с Сибирью…

С чужих слов Нёвилль издевательски описывает Софью и хвалит юного Петра, но он правдив в своих впечатлениях — и со страниц Записок выглядывает страшный образ кровожадного детины с трясущейся головой и бегающими глазами. А ведь приход к власти «петровцев» спас дипломатическую карьеру автора, которого отправленный в ссылку Голицын не успел использовать во благо России, как он использовал Горна и иных эмиссаров Запада, вознамерившихся «учить московитов» «европейской конъюнктуре».

Более того, свержение правительства регентства означало такой успех Франции, о котором Нёвилль, если бы он выполнял секретную миссию, не мог и мечтать: международное значение России упало, Священная лига, участники которой только и ждали, как бы с наибольшей выгодой заключить с османами сепаратный мир, вскоре развалилась, а десятилетие спустя восточная держава надолго превратилась в служанку чуждых ей интересов, страну, в которой высшей наградой можно было считать производство в «немцы».

Де ла Нёвилль совершенно справедливо счел свои Записки о России не актуальным политическим донесением, а «чтением в часы отдыха от важных дел». Они не попали в библиотеку «короля-солнце», зато имели большой читательский успех: парижское издание 1698 г.{48} уже в следующем году было переведено в Лондоне{49} и переиздано в Гааге. Не остановившись на этом, голландцы в 1699 г. издали свой перевод, снабдив его новым предисловием и приложением о новейших событиях в России; в 1707 г. эта книга была переиздана в Утрехте{50}.

Интерес к книге подогревался, конечно, маскарадным заграничным вояжем Петра (во главе с неудавшимся швейцарским купцом Лефортом) и открывавшимися невероятными возможностями экономической и политической эксплуатации России. Но не прекращал своей деятельности и сам Нёвилль, получивший, по его словам, статус дипломатического чиновника и в этом качестве сновавший по Европе, обещая самым разным людям всяческую помощь (благодаря чему он четырежды отмечен в бумагах Лейбница).

В России Записки Нёвилля оказались в центре внимания в XIX в. Н.А. Полевой издал в «Русском вестнике» за 1841г. (т. 3–4. №9–10) сокращенный и не слишком качественный перевод с английского издания 1699 г. Ученые самых различных взглядов — Н.Г. Устрялов и М.П. Погодин, А.Г. Брикнер и М.И. Семевский, Н.Я. Аристов и В.О. Ключевский — свободно толковали известия французского агента, сообщавшего сведения на любой вкус.

Использование Записок в значительной мере диктовалось политическими пристрастиями. Наибольший ажиотаж, продолжавшийся и в советское время{51}, вызвало сообщение Нёвилля о голицынском плане «освобождения крестьян» с земельным наделом, истолкованное в том смысле, что канцлер был предшественником Александра II Освободителя. Неважно, что француз писал исключительно о дворцовых (в крайнем случае — государственных) крестьянах и речь шла всего лишь об изыскании бюджетных средств на содержание армии.