* * *

Тихий саботаж – единственный способ, с помощью которого ей удавалось уклоняться от постоянного навязывания и диктата. Родители, к счастью, были больше заняты своей карьерой и делами, чем ею. Это спасало положение. Главное – согласиться вначале, а после многое можно было сделать по-своему.

Ну и, конечно, няня Жанин – удивительная внучка французской актрисы, после революции приехавшей за большой любовью. У бабушки Жанин была удивительная, но трагическая биография: она прославилась, влюбилась, приехала в Россию, осталась, родила сына, сгинула в лагерях. Историю бабушки и отца Жанин Белая просила рассказывать так же часто, как другие дети требуют сказку на ночь, и потому знала ее наизусть, зачарованно слушая о любви, страсти, злоключениях, гибели и выживании. Няню Женю (так нарочито просторечно называли «прислугу» родители) она помнила яркой и эксцентричной: худая, невысокого роста, подвижная, в многоцветных, немыслимого покроя платьях, которые она шила сама, развевающихся длинных юбках, с неизменным тюрбаном из пестрых платков на голове. Особенно девочку завораживали крупные перстни причудливых форм и расцветок. Вся она казалась праздником, фейерверком, чудом.

Боже, как она хотела быть похожей на эту великолепную женщину, хотя бы немножко, чуть-чуть. Но даже примеряя на себя платки или перстни, которые няня иногда забывала, уходя, в зеркале Белая видела лишь угловатую девчонку с густыми светло-русыми волосами, нескладную, тусклую, робкую. Платки и перстни только подчеркивали ее заурядность и простоту. Ее детские фантазии о том, что Жанин, может быть, ее настоящая мать, которая обрела ее после многолетних исканий, разбивались вдребезги. Девочка не находила в себе ничего общего со своей обожаемой няней. Она тайно страдала от этого, боясь, что француженка, обнаружив ее посредственность и серость, отвернется от нее, разочаруется и оставит навсегда, уйдет, чтобы озарять жизнь какой-то более достойной, яркой и интересной девочки.

Няня Жанин (только так Белая называла ее, несмотря на бесконечные исправления родителей) появилась в ее жизни с шести лет и была с ней рядом до шестнадцати. Все эти десять лет девочка до тошноты боялась ее потерять, с ужасом ожидая, что ту выгонят из нянь за непокорность, эксцентричность и своеволие.

По сути, няня была единственной, к кому она привязалась, доверяла ей свои детские страхи и тайны и восхищалась ею до самозабвения. Особенно ее поражала способность Жанин так ярко проявлять свою индивидуальность в большом и малом. Ей, казалось, ничего не стоило спорить, отстаивать свои взгляды, проявлять спокойную уверенность, в то время как Белая готова была подчиниться, притворившись покорной. Если человека не удавалось переубедить неопровержимыми аргументами, он все равно был заворожен мягкостью речи, изящным взмахом тонких рук, какой-то невероятной эрудицией и особым очарованием Жанин, которому невозможно было не поддаться.

– Почему ты не боишься спорить с папой? Ведь они могут тебя выгнать! Знаешь, сколько у меня было нянь до тебя? Я даже их имена не успевала запомнить, как им уже давали отставку, – шептала она в ужасе после очередной бурной ссоры отца и непокорной няни.

– О, не бойся, ма шер, ему нравится. В глубине души он хочет, чтобы над ним властвовала женщина и при этом он не оставлял бы попыток ее покорить. Не переживай за меня, мое положение в вашей семье прочнее некуда. Вот если бы я была молода, тогда да, твоя мама не потерпела бы такой страсти, с какой твоей отец ругается со мной, – потому что это страсть, милая, ты же понимаешь, так ругаться, о-ля-ля! Но в силу моих прекрасных лет для нее это совершенно безопасно. Так что, пока мы с тобой не угрожаем их положению, мы в порядке.

И все же как она боялась все эти годы! Без няни Жанин существование ее в этом особенном доме, стоящем отдельно от всего города, на холме, было бы серым, хорошо скроенным и отутюженным, как костюмы, в которых ее родители ходили на работу.

Иногда она пыталась вспомнить, как ее мама выглядела в домашней одежде. Что она носила: халат, спортивный костюм, платье? Белая не могла вспомнить, может, потому, что видела родителей редко, в основном уходящими на работу или приходящими с нее. В другое время ей надлежало «идти в свою комнату». Жанин также должна была немедленно удалиться, когда кто-то из них появлялся дома. Папа еще мог с ней поругаться на тему воспитания дочери, если приходил раньше матери, но мама, казалось, не выносила Жанин совсем, и та начинала собираться, когда «мадам» еще скребла ключом в замочной скважине.

Итак, они всегда точно представляли себе траекторию ее жизни. И в детстве она ни за что не поверила бы, если бы кто-то ей сказал, что в шестнадцать лет она отважится на такой бунт. Она до сих пор отчетливо помнит тот день.

Она точно поняла, что влюбилась. Красавец Панкратов из старших классов присвистнул, когда она проходила по школьному коридору (и неважно, что, как потом выяснилось, эта восхищенная реакция адресовалась не ей, а Свиридовой, которая шла следом). Она все равно влюбилась в Панкратова и решила любить его вечно, о чем и размышляла, собираясь рассказать все няне Жанин, чтобы услышать от нее какой-нибудь важный женский совет.

Топая домой по подсыхающим на апрельском солнце лужам, она представляла себе, как благодаря мудрости и опыту ее няни она легко покорит красавца и наконец перестанет быть заурядной, выделится. Как вся школа будет восхищенно обсуждать их великолепную пару, как обзавидуются девчонки и она утрет наконец-то нос заносчивой красавице Стрелецкой. Няня тоже будет ею гордиться, начнет воспринимать ее не как ребенка, а как взрослую девушку: будет делиться женскими секретами, научит носить одежду, с шикарной небрежностью перемешивая оттенки, текстуры и формы. А в самые сложные моменты их дружбы няня непременно расскажет о Панкратове что-то важное, как когда-то сказала о папе, и все станет легко и понятно.

Ее восхождение к идеалу великолепной, уверенной в себе дамы начнется под руководством этой супер-женщины, и потом не нужно будет робеть при взрослых, уверенно рассуждающих о чем бы то ни было и знающих, как жить. Воодушевленная этими мечтами, она открыла дверь квартиры и ужасно удивилась, обнаружив там мать и отца вместо Жанин. В рабочее время их невозможно было застать дома. Никогда.

– Сядь, – вместо приветствия сказал папа, – нам надо с тобой серьезно поговорить.

Она прошла в гостиную и села на самый краешек дивана, надеясь, что разговор будет коротким. Мама стояла у окна: безупречно сидящий серый костюм, розовая блузка, как всегда, идеальная прическа, и только руки, в которых чуть подрагивали какие-то бумаги, выдавали ее волнение.

– Дело в том, что на следующей неделе мы переезжаем в столицу. Меня назначили на новую должность, это очень ответственная работа и большое доверие, маме тоже предложили хорошее место. Я уже нашел для тебя отличную школу и договорился: тебя возьмут, хотя с твоими академическими знаниями, конечно, ты будешь какое-то время плестись в хвосте. Но мы наймем тебе репетиторов, и ты догонишь – разумеется, при условии, что будешь усердно трудиться.

– Я никуда не поеду, – она сама не верила, что произносит это.