Гик точно знал, что материнским мечтам об институте не суждено сбыться – он просто не выдержит больше никаких коллективов. Да и учиться непонятно чему и зачем. Для того чтобы успокоить ее, он сразу после школы нанялся в их больницу сисадмином, и ему почти никогда не нужно было покидать своей комнатухи три на три метра. Два жужжащих компа – один его, быстрый, хотя не из новых, другой больничный, медленный и шумный, стол, шкаф, тумбочка, маленькое окно почти под потолком, зачем-то раковина в углу.

Почти всю зарплату, получаемую в больнице, он отдавал матери. Было бы совсем хорошо вообще не выходить отсюда. Но такая возможность появилась только во время войны.

Гик пошел в ординаторскую, не раздеваясь рухнул на диван, натянул на себя плед и мгновенно уснул. Он всегда любил засыпать под утро, когда невыносимо хочется спать. Выключаешься без размышлений, тревог о будущем и воспоминаний.

Ему снилась девушка: светлые волосы, почти зеленые глаза, на ней красная куртка, серый вязаный шарф, вокруг тишина и осень, только листья тихо-тихо кружатся и падают, и солнце светит по-осеннему неярко. Девушка улыбается и говорит мягко, ласково: «Не подходи ко мне, здесь бомба не разорвалась. Стой, где стоишь». И… он не может шагнуть к ней. Так хочет, но не может. Просто замер и смотрит, как падают на нее листья, и ему впервые хочется, чтобы кто-нибудь не молчал, говорил. Чтобы она произносила хоть что-нибудь, пусть даже эти слова.

* * *

Она проснулась от холода, а может, услышала, как возятся дети.

– Очкарик, кончай трястись, ты мне мешаешь, и отдай мое одеяло, у тебя свое есть. – Толстый пихает Очкарика, но у того, видно, зуб на зуб не попадает, и он правда трясется.

– Не могу, мне холодно, не могу согреться. – Очкарик порозовел, и глаза слезятся.

От их потасовки завозились все, кроме Психа – тот пригрелся в платке и мирно сопел.

Девушка поднялась на ноги, с десяток раз присела – хороший способ быстро согреться. С дурными предчувствиями потянулась к трясущемуся мальчишке: он был горячим.

– Так, – сказала она вполголоса, чтобы не разбудить Психа, – кто уже належался, аккуратно встаем и со мной: умываться и топить печь. Очкарик, ты пока возьми мое одеяло. Раскочегарим печку, приготовим тебе чай, и ты согреешься.

В кухне было светло, разбросаны свертки от бутербродов, бутылки воды, рюкзаки. В общем, бардак и неуютно.

– Умываемся, девочки убирают со стола, Толстый, ты со мной за дровами.

Она накинула пальто, Толстый – свою курточку невзрачного темно-зеленого цвета, и они вышли через сени в огород. По-хозяйски осмотревшись, она отметила: осталась не выкопанной картошка, может, заморозки ее еще не прихватили. На деревьях – груши-дички и яблочки, на вид не особенно привлекательные, но в кашу и пироги пойдут. Малина, наверное, уже вся опала, но можно поискать. Морковь еще в земле, укроп и лук, и вдалеке грядка, вроде бы с горохом. Дрова лежали возле сарая, под крышей, аккуратно прикрытые синим кожухом. Дров много, Психу будет чем заняться.

– Там в сарае еще и уголь есть, вон, в углу навален, – Толстый, как всегда, нашел кем-то припасенное. У него был очевидный талант – находить припасы. Полезное качество в их обстоятельствах.

– Нагреби угля в то ведро, половину достаточно, полное тяжело будет. Потом еще сходим, – она взяла охапку дров, Толстый тоже бросил пару поленьев в ведро с насыпанным углем.

Девочки отлично справились с заданием. Другая комната оказалась чем-то вроде гостиной – с двумя креслами, обитыми дорогими тканями цвета деревенской сметаны, маленьким диванчиком, большим красивым столом почти белого дерева, большими светлыми книжными шкафами с застекленными дверцами, за которыми частокол книжных корешков радовал глаз. Корявая обнаружила там кружевную салфетку, покрывавшую маленькую этажерку, тоже заполненную книгами, принесла на кухню и постелила посередине стола. Потом отыскала вазочку и водрузила посередине, рвалась в огород нарвать букетик, но она ее пока не пустила.

С печкой она провозилась долго. Когда-то давно, когда Каланча была совсем маленькой, она ездила к бабушке своего отца на поезде, далеко-далеко, и жила у нее целое лето. У бабушки была печка, похожая на эту, но к тому времени, когда Каланча просыпалась, печка уже была растоплена, и на ней томилась ароматная горячая каша – пшённая, ее любимая, с курагой.

Какое-то время помучилась с углем и дровами, закоптилась, запачкалась, почертыхалась, но справилась. Печка загудела, согрелась, стала распространять сперва еле уловимое тепло. Закопчённый чайник и чугунок нашлись в темном углу, в сенях обнаружились и другие запасы – крупы, постного масла. Пшено она принесла с собой. Пока чайник нагревается, она вместе с девочками разберется с сервировкой.

Посуда есть, соль она отыскала с трудом, сахар тоже притаился в самом углу шкафа. Надо проверить Очкарика, как он там. Заснул, но очень горячий. Проснется, нужно будет посмотреть его ногу. Не дай бог, заражение. У нее были с собой какие-то лекарства, но кто ж его знает, для чего они, от какой хвори. В лекарствах она не очень разбиралась, в детстве мало болела, а в спорте – только ушибы да травмы.

Толстый вернулся с огорода с кучей яблок, укутанных в его растянутую темно-синюю толстовку. Яблоки оказались кисловатыми, но ароматными. Просто так есть слишком кисло, но в каше, может, будет и ничего, корицу она тоже взяла с собой.

– Дерево тряс или так срывал?

– Потряс немного, но они и без этого валятся. Я немного падалицы подобрал, которые почище. Вообще-то их по-хорошему все собрать надо: какие в подпол положить, какие отобрать, засушить или варенье сварить. Чего добру пропадать?

– И то верно. Сейчас перекусим и пойдем картошку накопаем. Ее тоже всю нужно собрать – и в подпол. И морковь с луком, да и остальное, что растет, тоже стоит выкопать, все пригодится. Девочки, накрываем на стол. Чай я сейчас заварю, каше нужно еще минут пятнадцать постоять, а я пошла будить мальчиков.

Псих уже проснулся, хмуро лежал в коконе и шептал свои цифры, как монах молитвы.

Она высвободила его из платка.

– Вставай, иди умывайся, завтракать пора. Я Очкарика разбужу.

Очкарик просыпаться не хотел, идея завтрака его совсем не прельщала, глаза у него были мутными. С трудом уговорила его дать осмотреть ногу. Она покраснела вокруг царапины и припухла, но не сказать, чтобы слишком сильно. Может, просто простыл? Дать жаропонижающее, поискать мед?

Кухня заметно согрелась, ребята раскраснелись, Заика, Толстый и Корявая хрустели яблоками, гримасничая от кислоты. Псих раскачивался у умывальника.

– Что ты не умываешься? Давай.

– Я хочу в туалет, но тут нет унитаза, как я схожу в туалет?

– Пойдем, я покажу тебе где.

После продолжительной борьбы и безрезультатных уговоров сходить в дырку она сдалась, показав, где можно пописать за сараем. Рассказала, как ходить по-большому на совок, а потом вываливать это в выгребную яму.