Фёдор Терентьевич опять откинулся навзничь. Сна не было. Да всё почему-то ломило спину. Сомкнул веки, пять минут поворочался. Всё без толку. Здесь неудобно, там давит. Так всегда бывает, когда долго не удается заснуть. Даже легкая дрема, и та, негодница, прошла. Может быть, так подсознательно подействовало приближение советско-польской границы, откуда всё и началось, или мозг оказался взбудоражен досужими разговорами о событиях пятидесятилетней давности, или это неумолимый возраст, напомнивший о возрастающей немощи, изломавшей прежде выносливое молодое тело? Кто знает? Очевидно, всё вместе.

Перед глазами успокаивающе плавал только синий свет потолочного ночника, чем-то напоминая приглушенный проблеск походного фонаря. Новые мысли о старом продолжали свой витиеватый полёт.

«Эхе-хе. Задним-то умом все крепки. 41-й приговорный год. Ни голову поднять, ни сердце разорвать. Всё смято, завальцовано в тоскливое безнадёжье. Дикое и бессмысленное начало жутких родовых мук грядущей, омытой потом, слезами и кровью Победы. Истый Спас на Крови».

Война всё ближе подкрадывалась к Москве, облизывая своим горячим испепеляющим дыханием её дальние окрестности. Подбадриваемые партийными активистами москвичи один за другим выстраивались в молчаливые военкоматные очереди, чтобы спешно влиться в необученные, плохо вооруженные, но исполненные пафосным мужеством добровольческие дивизии. В колоннах в перепоясанных ремнем стеганных ватниках стояли вчерашние десятиклассники, так и не узнавшие прощального горячего девичьего поцелуя. Стояли с впалыми щетинистыми лицами пожилые сталевары с завода «Серп и Молот», стояли бывшие учителя средних школ и старшекурсники московских вузов. Колыхались в рядах винтовки времен Первой мировой, хранившиеся на полузабытых мобилизационных складах на самый отчаянный случай. Приторочены за плечами вещевые мешки с парой шерстяных носков и теплой фуфайкой, шуршала вощенная бумага с нехитрой домашней снедью: сухарями, сахаром, может быть, куском отварного мяса или завёрнутым в тряпицу шматком жилистого сала, сохранившим тепло трепетных женских рук да следы случайно упавших скорбных слёз.

Неспешным шагом, без громких песен и лишних слов, безвозвратно уходили в морозную ночь безгласные полки, оставляя за спиной свои семьи, своих родных и любимых, своих беспомощных стариков и детей. Потому что не было более никого, кто мог бы защитить их, так как легла в землю лучшая часть регулярной Красной Армии, разбрелись по котлам окружения её остатки, да в оврагах и буераках осталось ржаветь её былое славное оружие. Потому что только так можно было защитить свой дорогой город, остановить панику и безоглядное бегство и успокоить отчаявшихся женщин, бросавшихся к уходящим бойцам и предлагавших себя, только бы не стать легкой добычей и не оказаться в потных похотливых руках озверелого врага.

Нужно было выиграть время, чтобы собрать новую армию, подтянуть последние резервы из-за далеких сибирских кряжей, вырыть новые противотанковые рвы и утыкать их непреодолимыми стальными «ежами», а ещё успеть повыше натянуть стропы аэростатов, чтобы не дать немецким летчикам легкую возможность пройтись над Москвой на бреющем полете, с ювелирной точностью рассыпая по её площадям и бульварам свой смертоносный груз. Именно поэтому кому-то надо было ночи напролет дежурить на крышах домов, выковыривая огненные шипящие «зажигалки», и ловить в перекрестье лучей вражеские бомбардировщики. Зашагали по московским улицам беспрекословные милицейские патрули, задерживая паникёров да мародёров, и расстреливали их на месте, так как закон военного времени был прост: не можешь – поддержим, не знаешь – научим, не хочешь – заставим.

В судорожной попытке сдержать немецкий яростный порыв на огромном 1200-километровом фронте, где разворачивались трагические события операции «Тайфун», Ставка Верховного Главнокомандования страны бросала в бой последние, зачастую случайные резервы, только бы заткнуть бреши в системе обороны столицы, которая ежечасно расползалась по швам под ударами группы армий «Центр» фельдмаршала фон Бока.

В штыковую атаку в полный рост под любимую песню «Таня, Танечка, Татьяна моя» шли на немецкие пулеметные гнезда бесшабашные курсанты пехотных и артиллерийских училищ города Подольска, удивляя врага и восхищая своих командиров беспримерным мужеством, чтобы своей молодой отвагой, своей непрожитой жизнью выбить немцев с насиженных мест и отогнать их на день, на два подальше от Москвы.

Сходу из вагонов выгружалась прямо в бой 316-я героическая памфиловская дивизия, еле поспевшая на помощь столице из далёкого Казахстана, чтобы навечно лечь в стылую подмосковную землю, но не пропустить немецкие танковые клинья.

Надо было выиграть время, пока не подойдут из-за Волги и из Сибири полностью укомплектованные ударные армейские части. Задержать, отсрочить, остановить немцев – лозунг тех дней Битвы за Москву, важнейшей битвы для исхода Великой Отечественной войны, да и Второй мировой в целом. Ведь если бы случилось худшее, то ещё не окрепший моральный дух народа был бы значительно, может быть и окончательно подорван, а наши лукавые расчетливые союзники, Великобритания и США, с большой вероятностью пошли бы на мировую сделку с фашистской Германией. И понятно за счет кого: разделив нашу страну на множество подчиненных протекторатов.

Десантно-штурмовой батальон, действовавший в глубоком немецком тылу на протяженной территории между Западной Двиной и Смоленским Приозерьем, с ходу взял поселок Береговое. Даже не поселок, а просто большую деревню с хорошими тесаными избами, аккуратным зданием сельсовета и большим строением местного клуба, любимым местом сбора молодежи из окрестных деревень. Война уже успела оставить в прежде мирном селенье свой разрушительный след, нарушила прежний уклад жизни, разогнав половину его жителей, кого в эвакуацию, а кого по личным подворьям, из которых лучше было не высовываться, особенно в вечернее и ночное время.

Стоявший в Береговом немецкий охранный батальон был практически полностью уничтожен, но командование части не было в восторге от полученного приказа.

Внезапность и стремительность – огромное подспорье для бойцов-десантников. Накануне батальон, выполнив скрытый выход к населенному пункту, расположился на лесной поляне в густом урочище, уже присыпанном декабрьским снегом. До ближайшего немецкого блокпоста оставалось примерно километров пять-шесть. Опасность быть обнаруженными была невелика. Наступившие ранние зимние сумерки надежно скрадывали эту угрозу – по ночам соваться в русские лесные дебри немцы не любили. Вот только местные жители на свою беду могли забрести, куда не положено, но передовые дозоры решат и эту задачу. Чтобы ещё раз обсудить предстоящую операцию, командир десантников, майор Александр Корж, собрал подчиненных ему командиров:

– Ещё раз пройдемся, кому что делать. Ты, Василий, – обратился он к конопатому, одетому в короткий белый полушубок командиру батальонной разведки, – ликвидируешь блокпост. Чем меньше будет шума, тем меньше будет у нас потерь. Понятно? – Василий согласно мотнул головой, на которой каким-то чудом на одном ухе держалась сдвинутая набок залихватская кубанка с темно-красным верхом.