Венедикт Март

Собрание сочинений

Том 2. Склянка Тян-ши-нэ

Глаз*

(Миниатюра)

– Хотите я расскажу вам маленькую вещичку?

Конечно, очаровательная Анна Викторовна знала, что все с удовольствием будут слушать, так как ее «вещички» всегда были столь же увлекательны и изящны, как и их рассказчица, но задала этот вопрос только для того, чтобы возбудить немного нетерпения в своих друзьях.

– Расскажите! Расскажите! – просили все.

Анна Викторовна улыбнулась, и тихо, ровным, приятным голосом, начала рассказывать свою «маленькую вещичку».

– Я расскажу вам о любви со случайною причудою.

– О, это был обычный, осенний вечер по-петроградски. Хоть сейчас выйдите на балкон, и вы увидите ему подобный во всей его тоскливой мокроте. Знаете, в такие тусклые вечера иногда бывают причудливые настроения, странные, – совершенно не соответствующие всему окружающему, – желания.

Вдруг хочется нежного взгляда, улыбки… Захочется… идешь, вглядываешься в лица прохожих и, как нарочно, все встречные пасмурны, невеселы, озабочены, торопятся, бегут куда-то и не взглянут даже!

Вот, в таком настроении, я возвращалась как-то из театра. Остановилась у трамвайной остановки, и тогда впервые увидела г. Н. – героя моего рассказа. Он стоял против фонаря, профилем ко мне. Он сначала не обращал на меня внимания, но вдруг взглянул в мою сторону. Трамвай долго не показывался и я, в ожидании его, успела… влюбиться в г. Н., вернее, – в его левый глаз… Странно, – у него были разные глаза: левый – смотрел как-то особенно величаво и спокойно, правый – был точно взволнован чем-то и с тревогой вглядывался во мглу. Подошел вагон. Мы сели друг против друга. Я все смотрела в его левый глаз, и меня, конечно, радовало то, что это, по-видимому, волновало его.

– Схожу с вагона, он тоже. Следует за мной. Захотелось поговорить с ним. Я уронила зонтик. Познакомились.

– Так начался мой роман.

С этого вечера я часто встречалась с ним, он стал бывать у меня, развлекал рассказами о Сибири, о тайге. Был он сыном сибирского золотопромышленника; в Петроград приехал развлечься. Я любила подолгу сидеть о ним, вглядываться в его левый глаз и слушать милые рассказы. Когда я сказала ему о том, что мне нравится его маленький недостаток: различие в глазах, – он как-то испуганно взглянул на меня и стал быстро и нервно говорить о чем-то, не имеющем ничего общего с моими словами.

Он заинтересовал меня и особенно после того, как я заметила, что и он полюбил меня.

А дальше… дальше – любовь. Любовь особенно прекрасна тогда, когда не говоришь о ней, не правда ли?!.

– На перроне вокзала… Он уезжал к себе – в Сибирь на несколько месяцев. Я провожала его.

Раздался второй звонок.

Мы прощались.

– О, если бы ты оставил мне только один твой глаз – левый, – пошутила я.

Вдруг он строго и пристально взглянул на меня, тихо нервно рассмеялся…

Третий звонок…

– Возьми! – крикнул он с неожиданной злобой в голосе, и быстро вскочил на площадку вагона.

На ладони моей лежал его левый, искусственный глаз.

«Я хочу снега…»*

(Рождественская миниатюра)

Я очнулся от сильного толчка. Точно кто-то громадный ударил мощным кулаком по стене дома, и дом и все в нем задрожало.

Странный шум… Словно тысячи людей дрались где-то бамбуковыми палками; или монахини стройными бесконечными рядами опускались на колени и шелестели выглаженными креповыми платьями; или тысячи огненных языков с трескучим шумом перебегали по гигантской сухой береговой коре…

В мою комнату вбежала соседка.

– Перепугались?! Маленькое землетрясение… Привыкайте, – здесь, в Нагасаки, это нередкое явление… Слышали шум? – Это шелестели бумажные домики от сотрясения… Правда, своеобразная музыка… Как вовремя произошло землетрясение, – я только что собиралась будить вас: – ведь, пора идти в церковь. Готовьтесь!.. – быстро говорила она.

Через полчаса я с ней отправился на «Minamiya-mate» в православную церковь.

Было уже совсем темно, когда мы вошли в апельсиновую рощицу; в глубине рощицы стояла, освещенная внутри, небольшая церковь.

На зеленых ветвях висели разноцветные бумажные фонарики; тусклый, мигающий свет их делал еще более таинственной сумрачную рощицу. Кое-где, как золотые мячи, свешивались крупные апельсины.

Из церкви неслись голоса православного священника-японца и некоторых из молящихся.

«Аррихуя, аррируя, аррируя! Срава тебе Бодзи мой!..» – пели японцы, которым никак не удавалось произнести звуки «л» и «ж».

В рощице, обычно темной и тихой по ночам, в эту рождественскую ночь, – было особенно людно и шумно. Здесь собралась почти вся русская колония; явилось много православных японцев; у калитки и забора толпились любопытные.

Взошла луна и осветила церковь, верхи деревьев, людей…

Соседка оставила меня, и я одиноко бродил в веселой толпе.

Неожиданно мое внимание обратила маленькая группа русских: – девочка, наряженная в розовое платьице, мягкую пуховую накидку и две женщины; одна из них, по-видимому, была матерью девочки, другая – няней. Девочка пухленькими ручонками отбивалась от няни; ее надутые губки дрожали; на глазах блестели слезинки.

– Не плачь, Ниночка! Смотри, какие красивые фонарики… А вон там – на небе звездочки светятся… Ах, луна такая!.. Ну, не плачь… Смотри, смотри, какой красивый апельсин, как золотой… Мы скоро пойдем домой, ты уснешь и тогда придет Дедушка Мороз и принесет…

Рыдания ребенка прервали слова матери.

– Нет! Дедушка Мороз не придет, потому что нет снега, – сквозь слезы лепетала девочка: – и я хочу снега… я хочу снега, снега… сне…

Все кругом было очаровательно, и прекрасно, но чуждо; особенно чуждо в эту рождественскую ночь.

Было грустно мне. Я разыскал в толпе соседку, и с нею покинул храм, рощицу…

Соседка, заметив мое настроение, не прерывала молчания. Ей тоже, видимо, было грустно. Мечтательный взгляд ее был обращен на небо, густо усеянное звездами.

Только тогда, когда мы подходили к дому, она вдруг крепко сжала мою руку и воскликнула:

– Знаете что, – всю эту дивную природу… все, все, я променяла бы сейчас на комок снега!.. Верите?…

Конечно, я верил, я не мог не верить, – пред мною все еще стояло заплаканное личико и в ушах звучали плач и слова малютки:

«Я хочу снега, снега… сне…»

Склянка Тян-ши-нэ*

Миновав ипподром, я вышел в поле. Желтые стебли выцветших трав спускались к земле и сухо трещали под ногами. По травам