Корова Малышка стояла и ждала, пока хозяйка наговорится с девушкой.

– Пасти иду, – махнула рукой на свою корову тетя Фая.

– Ой, да? – улыбнулась девушка. – А все-таки за кого вы будете голосовать? Ну, чтобы еще, к примеру, вторую помойку вам на голову не опрокинули?

– Я, – поджала губки тетя Фая, потопталась и, расправив оборки на подоле, решилась: – Я, девонька, за корову бы свою проголосовала, за Малышку.

– Ну что вы! – засмеялась девушка.

– А что? – горячо заторопилась выговорить свое наболевшее тетя Фая. – Моя корова, девонька, до того умная, а уж справедливость любит! Она все слова знает и вот на вас сейчас глядит и улыбается, нравитесь вы ей.

– Да? – обернулась девушка на белоснежную приятную корову. Та глядела, и правда, со спокойным вниманием, и в больших коровьих глазах было столько ума, что у девушки екнуло сердце.

– Какая ты, – прошептала девушка.

– Му-у-у! – согласилась корова. – Я такая… Я закончила коровий техникум по специальности «жить и не тужить», факультатив «густое сливочное молоко».

– Моя Малышка за всех бы людей в Госдуме постояла, за всех бы хороших людей голосовала четырьмя копытами, а плохих и корыстных – сразу на рог и за дверь!

Малышка вздохнула, и из большого коровьего глаза выкатилась большая слеза.

– Да! – закончила свою правду тетя Фаина.

– Да, – эхом повторила девчушка в марлевом хитоне и несколько раз оборачивалась, пока тетя Фаина и ее корова шли к началу улицы на выпас, где еще издали синела трава и тек прозрачный ручей по кличке Мальчик.

А еще через месяц летом был праздник с салютом, выступили мэр Соборска Кочергин и представитель из Москвы Иезуитов. Очень торжественный получился День города. Уже закончили, забетонировали карьер, и через месяц должен был приехать первый состав с ОЯТ.

Высохший и почерневший от руководства стратегическим объектом генерал Эдуард Бересклетов поехал в Москву за орденом и… пропал.

Пухляковские-то, уже привыкшие к новому соседу, даже забеспокоились. У солдатиков из охраны спрашивали – что да где и куда делся? Те только плечами пожимали.

И все бы ничего, да вот вышла какая незадача.

Тишка, кошка тети Фаина бывшая, где-то на пятый день, как уехал генерал в Москву, сошла с ума. Бегала по улице туда-сюда, туда-сюда, топоча серыми лапами, и так орала, так орала, так за душу хватала, почти два дня и три ночи, пока не охрипла и…

В общем, полный кошачий психоз. Что она себе возомнила, эта серая кошара? Эдуард все-таки генерал и ничего ей не обещал. Ну, жениться там, котят усыновить, а благоверную и единоутробную жену Любашу в монастырь на постриг, к примеру, на хлеб-воду отселить. Ничего такого никто не слышал. Ну, кормил, гладил, к сердцу жал, так что?

Кошкам – мыши, генералам – лампасы и прочая дребедень… Так устроен мир, и все про это прописано в законе в параграфе «жизнь».

Тетя Фая принесла очумевшую кошку от забора генерала домой, к себе, положила на кровать, велела котятам строго – мать не беспокоить. Те подросли, все понимали, сами почти были уже родителями. И стала отпаивать тетя Фая Тишу молоком. Та – ни-ни. Все котята после допили.

Генерала Бересклетова не было на Пухляковской уже целых семь дней и восемь ночей. Тетя Фаина утром пошла к корове, дала ей сена, подоила и собралась уже пойти на выпас, глянь, а Тишиньки-то на кровати на цветастом пододеяльнике и след простыл. Котята по саду носятся, а Тишиньки нигде нет.

Побежала Фаина на улицу искать, постучала в ворота, солдатик Эммануил сказал, что кошки в то утро не наблюдал, еще сказал, что генерал уехал отдыхать на Мальту и будет аккурат через двадцать один день, если считать с даты отъезда. Как раз к первому составу с ОЯТ поспеет.

Что уж там, как, но оказалось, что Тишка в то утро от тоски по генералу пошла топиться. От любовных страданий, так сказать.

Пошла, прикрыв глаза, к реке, закрыла их совсем, ступила лапами в воду, но по причине толстого живота всплыла, и понесло ее течением куда-то на юг. Не иначе как на Мальту. Выловил ее дед Сережа, бездыханную, под мостом, где ловил корзиной пескарей и прочую плотву и принес в той самой корзине тете Фае хоронить.

А Тишка возьми и прокашляйся ряской и тиной с водой. Полежала в горячке три дня, вырвало ее черными головастиками, и ничего, пошла мышей ловить.

Как будто не было ни генерала, ни двух лет жизни в богатом доме, в общем, не зря говорят – что было, то прошло.

И когда через две с чем-то недели вернулся с Мальты генерал с чумазой от загара Любашей и сбежался смотреть на них весь нерабочий по причине старости или младости люд с Пухляковской улицы – Тишки с тетей Фаей в той толпе не было.

Фаина пасла корову на лугу, а Тиша сидела в подполе и стерегла одну матерую мышь ростом ровно в сто девяносто два майских жука, если их сложить горкой на подоконнике.

И на этом вроде можно заканчивать первую часть истории под названием ЛЮБОВЬ и переходить ко второй части, не менее бестолковой, зато с многообещающим названием – ОХОТА на СТАРУШКУ.

Но.

Но пока не получается, хотя конец уже близок.

Тетя Фаина нарадоваться не могла – вернулась ее родная Тишинька, а уж что как, поверьте, неважно. И телевизор они теперь вместе смотрели, пока все передачи не кончатся, и наглядеться Фаина на свою кошку не могла, а уж как она ее называла: и абрикосинка, и плюшка бархатная, и краса ненаглядная, и милая любовь…

Ой, да что там говорить, вы же любили, чай, знаете, какие слова при этом трепете появляются.

В общем – ах!

Как тетя Фаина кошку свою величала, не каждая влюбленная женщина так своего мужчину назовет, духу не хватит, а уж мужчина-то тех слов и вовсе не знает по причине вялости того центра в черепу, который ведает любовными прибаутками.

Прошло еще полгода. Свалка-хранилище почти ежедневно принимала по составу с ядерными отходами. Оказывается, их по всему миру накопилось столько, что желающих опростаться от всяческой дряни приходилось ставить в шеренги на границе и составлять список на пять лет вперед. Зато столько денег поступило некоторым ядерным и таможенным начальникам, прямиком в их карманы, что некоторые, не к завтраку будет сказано – лопнули. Буквально. На том самом месте, как схватили деньги за – тьфу! – мусор радиоактивный. И лопнули, как бычьи пузыри.

Соборские жители называли теперь свалку не помойкой, а «за лесом». А то некрасиво – помойка да помойка, а «за лесом», мало ли что за лесом, очень даже прилично и культурно.

Горожан и правда почти всех трудоустроили, кто желал, и все равно еще требовались специалисты. Составы со светящимся грузом шли по ночам, между трех-четырех часов, и если не психовать особенно, то и беспокойства совсем никакого. Так прогремят без свиста, без гудка белые вагоны с автоматчиками на стыках.