— Людвиг, ты не хочешь ему что-нибудь сказать? — Старый пеликан прервал песню на половине.

— В смысле? — Я обгладывал куриное крыло и желал сказать лишь одно — чтобы Проповедник от меня отстал на какое-то время.

— Чтобы он перестал красть у Божьих людей.

— Читать мораль Пугалу из-за каких-то свечек? По мне, так пусть оно их хоть все украдет, лишь бы людей не трогало.

Мой ответ так понравился Пугалу, что оно протянуло мне свою костяную поделку. Это оказалось кольцо. Работа была очень изящной. Тончайшая резьба по ободку, мелкая сеточка, на которой изображены звезды и цветы. Казалось, стоит чуть нажать, и оно сломается у меня под пальцами, а быть может, растает. Словно это не кость ругару, а океанская пена, туманная дымка, нечто воздушное, невесомое и бесконечно прекрасное.

— Очень красивое. — Я уже знал, что одушевленный никогда не создает предметы без причины. — Мне оставить его у себя?

Последовал утвердительный кивок. Я пожал плечами и убрал подарок в поясную сумку.

— По его виду понятно, что оно задумало какую-то каверзу. Я бы и близко не подошел к такому подарку. Помнишь, что оно тогда смастерило из тыквы? А птичка из страницы Библии? Выбрось, пока не приключилось ничего худого.

Но я не стал его слушать, и Проповедник, поняв, что ничего не добьется, вновь запел, на этот раз громче прежнего. Я неторопливо закончил с ужином, поглядывая на Монте-Розу, вершина которой больше не тускнела в лучах заходящего солнца, а начала наливаться кроваво-красным светом.

За мной не спешили приходить. Я подбросил дров в камин, зажег имевшиеся в комнате свечи, не став трогать те, что принадлежали Пугалу.

Когда гора стала серо-синей, а на небе появились первые звезды, в комнату вошли двое монахов из числа тех, что накрывали на стол.

— Брат-управитель знает о твоем приходе, страж, — сказал один из них, когда второй собирал грязную посуду. — Он просит простить его за задержку, но сегодня вам поговорить не удастся. У него ночное бдение в церкви перед мощами святого Каликвия вместе с другими отмеченными дланью Господа братьями. Вы поговорите утром, сразу после терции[4]тебя к нему проводят.

Мне была не нужна эта задержка, уже завтра я планировал идти к перевалу, но менять устав в монастыре и что-то требовать тоже не мог. Придется ждать.

— Я планировал встретиться с отцом настоятелем, а не с братом-управителем.

— Мы все понимаем это, — смиренно склонил голову монах. — Но отец настоятель очень плох, и мы все ждем, что со дня надень Господь призовет его в райские кущи. Пока главный здесь брат-управитель. Лучше, чем он, никого у нас нет.

— Хорошо. Значит, я поговорю с ним утром. Поблагодари его за гостеприимство.

Монах взял оставшуюся часть посуды, сказав на прощанье:

— Если тебе что-то понадобится, просто выгляни в коридор и позови. Один из братьев поможет тебе в мере отпущенных ему Господом сил. Если ты захочешь помолиться, то часовня открыта для тебя.

— Благодарю. Я непременно помолюсь перед сном.

— Ха! — тут же отреагировал Проповедник. — Когда ты наконец это сделаешь, я попрошу отправить меня прямиком в рай!

— Пожалуйста, не ходи по монастырю ночью дальше часовни и заднего двора. Ты можешь потревожить братьев.

— И подглядеть их страшные секреты. — Старый пеликан был очень доволен собою.

— Обещаю, что никого не побеспокою.

Монах благодарно склонил голову и вышел, притворив за собой дверь.

— Не слишком-то они спешат тебя видеть и рассказать о страшном зле. — Проповедник демонстративно зевнул. — Возможно, это зло живет лишь в голове брата Инчика. Ну и слава богу.

— Брата Инчика, который больше не пришел, — задумчиво ответил я.

— Может, у него дела.

— Может быть. — Я надел куртку. — Пойду посмотрю на часовню.

— Эй! Эй! — всполошился Проповедник. — Мои слова о том, что после твоей вечерней молитвы я попрошусь в рай, не более чем шутка! Ты ведь не всерьез их принял, а?

— Не беспокойся об этом. Я уже давно свыкся с мыслью, что избавлюсь от тебя только после своей смерти. Ты пойдешь?

— Боюсь, твоя молитва будет слишком неуклюжа для моих ушей. Да и не хочу тебя стеснять. Иди сам.

Ни меня, ни себя, ни Пугало он не обманул. Всем было ясно, что старый пеликан всего лишь хочет поваляться на кровати еще немного, прежде чем я сгоню его оттуда…

Уже наступила ночь, и на улице был легкий морозец. Он покалывал кожу на лице и студил пальцы. Я спрятал руки в карманы, глубоко вдохнув свежий горный воздух. По небу ползли облака, набегали на монастырь туманной стеной, делая огни фонарей, висящих на углах зданий, тусклыми и бледными.

Когда облака на несколько мгновений открывали обзор, я видел центральный хребет Хрустальных гор, снега которых мерцали жемчужным светом, льющимся с начинающей убывать луны.

Со стороны церкви ветер донес до меня молитву. Множество мужских голосов, с каждым мгновением набирая силу, славили своего святого, и я почувствовал, как волосы у меня на голове шевелятся и в них потрескивают искры. Пожалуй, просьба монахов о том, чтобы я не бродил где не следует, не лишена смысла. Церковь расположена в нижней части выросшего на склоне горы монастыря, но даже с такого расстояния меня задевала магия молитвы каликвецев.

Я поднял воротник, выдохнув облачко пара. Двери часовни были распахнуты, и казалось, что внутри нее пульсирует множество волшебных огоньков, которые мне довелось повидать в Темнолесье. Такой эффект создавали туман и сотни свечей, горевших внутри. Проповедник зря беспокоился. Пугало забрало лишь малую часть.

Удивительно, но здесь, на высоте, этот огонь перестал казаться мне теплым и привлекательным. От часовни, площадки, где она стояла, и обрыва, который начинался за ней, веяло жутью.

Как говорит Иосиф — страх убивает стража. А уж он-то, всякое повидавший за время своих странствий по свету, многое знал об этом.

Я шагнул к часовне, не собираясь поддаваться возникшему ощущению опасности, и наваждение разом развеялось. Переступив через порог, посмотрел в открытое лицо Спасителя, лоб которого был изранен терновым венцом. В его взгляде был легкий укор. Как у Кристины, когда мы виделись с ней в последний раз.

Совсем небольшое помещение, всего-то на пять-шесть человек. Лавка, чаша со святой водой, алтарь, распятие и закрытый решеткой люк в полу, ведущий, скорее всего, в крипты. Свечи тихо потрескивали, медленно тая, в воздухе витал теплый солнечный запах пчелиного воска. Я постоял еще несколько минут, сам не зная зачем, а затем вышел.

За то время, что меня не было, на улице все изменилось. Ветер прогнал облака, обнажил бездонное небо и открыл моему взору столько же звезд, сколько я видел, летя на спине Файрварда.