Потом из Берлина нас отвели в лес. Потому что Берлин был перегружен войсками. Где-то в ночь на 9-е поднялась дикая стрельба. А я спал в кузове машины. Хватаюсь за автомат, выскакиваю. Думаю, где-то немцы высадили десант. Со всех сторон сбегаются ребята, кто с автоматом, кто с пистолетом. Не знаем, в чем дело? Бежит командир полка. Улыбка от уха до уха: ребята, война окончилась! Гитлеровцы капитулировали! У кого что было, давай палить. А потом показалось мало, мы пушки развернули и по просеке боевыми снарядами лупили. По десятку снарядов выпустили. А потом открыли двери всех складов. Одни сбивают столы из неотструганных досок, другие со складов тащат все, что можно. Сели за столы и отметили День Победы. Кто как мог и кто сколько мог. А потом началась мирная, совсем не легкая жизнь.

командир взвода 163-го истребительно-противотанкового полка

Последний бой с немецкими танками мы приняли в Померании, под Дойч-Кроне. Нам было приказано занять позиции за фольварком Хлебово. Мой взвод замыкал колонну полка. Примерно за километр до фольварка колонна была встречена пехотинцами, которые махали руками и кричали: «Куда вы прете?! Там немцы!» Шедшие первыми батареи успели свернуть вправо от дороги и скрыться в лесу, а по нашей открыли огонь немецкие танки. Машины первого взвода, пытаясь съехать вправо от дороги, застряли в кювете. Я вылез из кабины и дал знак второму орудию съехать с дороги влево и занять позицию за буртом с картошкой. Там же занимало позиции подразделение «катюш», намеревавшихся открыть огонь по фольварку. Сам же проехал немного вперед, где виднелся съезд с дороги вправо от шоссе. Мы под огнем отцепили орудие, откатили его к лесу, заняв позицию между деревьями, сбросили ящики со снарядами. Впереди виднелась траншея, упиравшаяся одни концом в дорогу, а другим в озерцо. Наводчик старший сержант Варлашкин, заметив, что в траншее полно немецких солдат, открыл по ней огонь, и те побежали, неся потери. Мы с Варлашкиным стали разворачивать орудие в сторону приближавшихся немецких танков, и в этот момент болванка оторвала ему ногу ниже колена. Я стащил его в канаву, наложил жгут из брючного ремня. Нога у Николая висела на сапоге, из которого текла кровь. Я взвалил его на спину и пытался оттащить от орудия, но тут подоспели ребята и потащили его дальше, к студебеккеру. Вернувшись к орудию, я увидел, как немецкий снаряд попал в одну из установок «катюши», и они, подрываясь, по очереди были уничтожены, там погибло и мое второе орудие с расчетом. В это время в проход между дорогой и озером в атаку на позиции нашей пехоты пошли немецкие танки и самоходки. Подпустив их метров на 200–300, я в борт сжег две машины, а остальные повернули обратно.

После разгрома танковой группировки в Памерании наш полк маршем был направлен к Берлину. На наших глазах немецкая армия разваливалась. Повторялся наш 1941 год, но наоборот… Немцев так было много, что их уже не брали в плен, и они колоннами шли в неизвестном направлении. На этом марше наш взвод потерял командира орудия Масюка. Он стоял ночью на посту у дома, где находился командир батареи. Мимо него прошла колонна, и один из нее подошел к Масюку прикурить. Поняв, что перед ним немецкий офицер, он взял его в плен и завел в дом. Пока комбат разбирался с обер-лейтенантом, Масюк – с отобранным у того парабеллумом, и сам застрелил себя.

Во время подготовки наступления на Берлин окончательно решился вопрос о переформировании полка в тяжелый самоходный. Мы успели получить четыре самоходки ИСУ-152, «коровы», как их называли, и я стал командиром одной из них. Мы были приданы штурмовым группам, которые состояли из пехотинцев, саперов. Когда начались бои за Берлин, мы в составе штурмовой группы шли по улицам и в основном вели огонь из пулемета по открытым окнам верхних этажей и по подвалам. На нашем направлении сопротивление было разрозненное и слабое. 1 мая мы двигались к центру города по одной из улиц. Неожиданно нашу самоходку крутануло. Я вылез люка, чтобы посмотреть, что произошло. Гусеница была сорвана взрывом снаряда или мины. В этот момент недалеко разорвался снаряд и осколок ударил меня по коленке, разбив коленную чашечку и порвав связки. Я упал. Меня подхватили ребята и оттащили в подвал, где перевязали. Ребята наложили шину из двух палок, завязали их проволокой и попытались меня научить ходить с этим приспособлением. Но я не смог. В этом подвале я пролежал до вечера второго мая. Ребята бегали, помню, принесли сигары, французский коньяк. Потом притащили целый бидон. Говорят: «Мы тебе мороженого принесли». Дали ложку, я, когда ковырнул, попробовал – оказалась известка. Они сами не попробовали, перли-перли – мороженым угостить! Вскоре меня отвезли в госпиталь в Потсдам. Немецкие врачи делали мне операцию и вставили протез коленного сустава. После излечения я был демобилизован в 1946 году из рядов РККА по статье 1А. Ходить я мог, только опираясь на палку.

командир батареи 1545-го тяжелого самоходного полка

Подошли к Эльбингу примерно 20–25 января. Взяли город ночью. В ресторанах играла музыка, гуляки на улице были. Нашему полку поставили задачу занять деревни Баумгарт (Ogorodniki), Трунц (Milejewo) и Гросс Штобой (Kamiennik Wielki), с тем чтобы перекрыть дорогу на Эльбинг отступающим из-под Кенигсберга немецким частям. Моя батарея расположилась у деревни Гросс Штобой, батарея капитана Зверева заняла Баумгарт, и еще одна батарея – Трунц. К своим позициям мы на буксире подтянули два брошенных «Шермана» – они не могли забраться на пригорок по обледеневшей дороге, и, видимо, их бросили. Потом их пулеметы мне здорово помогли.

Немцы сначала пошли правее автострады, нарвались на батарею Зверева, отошли и решили прорываться по автостраде. Ничего другого им не оставалось – прорваться по раскисшим полям было невозможно. Где-то утром, 29 или 30 января, они пошли на меня. В течение дня те танки, что пытались пройти по дороге, мы сожгли. На другой день они повторили попытку прорваться. Мы снова их отбили. Пехоту побили, но у меня снаряды кончаются. Оставалось всего лишь по 10–12 на машину. Немецкая пехота вышла на наши позиции, но, слава Богу, ни гранат, ни мин у них не было. Пришлось отбиваться автоматами и гранатами. Кое-как мы от них отбились. Даже пленных захватили – набили в сарай человек пятнадцать. Они стоят, трясутся – думали, что их сейчас расстреляют, но у нас хватило воли их не расстрелять… В какой-то момент я из своей машины увидел, что несколько танков свернуло с дороги в лощину, пытаясь выйти к нам на левый фланг. Радио не работало, и я решил лично поставить задачу крайним машинам выйти левее и прикрыть лощину. Выскочил из машины, рядом находился старшина Семин, моторист-регулировщик. А механиком-водителем моей машины был его брат, техник-лейтенант Семин Николай Константинович. Мы отошли метров на двадцать. Моя машина выстрелила. Недолет или перелет. Думаю, сейчас будет второй выстрел. Вместо выстрела машина взорвалась. Старшина Алексей Семин на меня облокотился: «Комбат, молчите! Не сообщайте ничего домой. Мать умрет от горя». У него недавно брат-летчик погиб, теперь еще один брат сгорел на глазах… Встретились они в Румынии. Наш полк готовился к атаке, а тут пришли ребята-танкисты из другого корпуса. Сидим, разговариваем: «Вы откуда?» – «Прибыли с Дальнего Востока вам помогать, а то у вас тут ничего не получается». Туда-сюда… подначки… Кто-то говорит: «Семин иди сюда, тут ребята с Дальнего Востока прибыли. У тебя брат там служит, может быть, знают про него». Он подходит. «Да, есть у нас Семин». – «Давай его сюда!» Позвали. Вот так два брата встретились в Румынии, у Тыргу-Фрумоса, старшина и лейтенант. Мы старшину Семина забрали к нам в полк. И видишь, как судьба все перевернула… Что произошло? Заряжающий ошибся, задел взрывателем казенник. Но дело даже не в этом. Если бы взрыватель был исправен, то он бы не сработал. Оказалось, что на партии взрывателей инерционный предохранитель был сработавшим.