Война закончилась, но мы еще два месяца провели на этом курорте. Там, правда, был сухой закон, но мы меняли на одеколон бензин, провода, лампы, батарейки. У меня 14 июня день рождения. Ребята говорят: «С тебя причитается. Организуй нам что-нибудь вкусное, надоела эта котловая еда». Что придумать? Живем-то на море. Ну, рыбы можно наловить, но сетей нет, значит наглушить. У нас были батарейки для фонариков. Они ценные были, потому что все, и солдаты, и офицеры, ходили с фонариками, а по штату они были только у нас. На несколько батареек я выменял кучу противопехотных мин и одну противотанковую, потом с напарником пошли к морю, там за бухту армейского провода выменяли у датчанина лодку. Положили туда мины, взрыватели, бикфордов шнур и в полукилометре от берега стали рыбу «ловить» – шнур приладишь, зажжешь, и все. А рыбы было: полчаса – и у нас пол-лодки! Приплываем. Нас встречает патруль с автоматами наперевес: «Вылезай!» И рядом с ними датчанин. Он нас продал! «Шагом марш!» Старшина ведет нас в комендатуру, материт: «Ишь, – говорит, – взяли моду рыбу глушить! Сети, млять, рвете! Рыбаки командованию жалуются! Придем в комендатуру, мы вам покажем!» Я не думаю, чтобы нас отдали под суд, но выговор получить или на гауптвахту посадить могли. Уже стали наводить порядок – везде наклеили объявления и проводили собрания о том, как вести себя с местным населением.

Я к старшине, говорю:

– Всего делов-то, подумаешь, рыбу глушили, все же день рождения! Давай махнем, не глядя: ты нам – свободу, а я тебе финку дам.

У меня была красивая финка с наборной ручкой. Он говорит:

– А датчанин не заложит?

– А зачем? У него наша рыба осталась.

– Ладно, – говорит, – давай финку и вали отсюда.

Ну, пришли в расчет, рассказали, ребята говорят: «Хрен с ней, со жратвой рыбной, но давай выпивку доставай». На следующий день, сменившись с дежурства, я взял бинокль и пошел в аптеку, чтобы попробовать обменять его на одеколон. В Ревено нашел аптеку. Вхожу, держу в одной руке бинокль, а другой рукой делаю такой жест: нюхаю ладонь и провожу ею по волосам, и так несколько раз, имея в виду, что мне нужен одеколон для волос. Аптекарь говорит: «Ja, Ja», – кивает, вроде понял. Я ему бинокль, 12-тикратный, Цейсовский, трофейный! Во! Красотища! А он приносит мне бутыль. Я посмотрел, понюхал – пахнет. Ну, думаю, одеколон. А стекло темное, ничего не видно, пробка притертая. Притаранил. Налили по полной, дернули за меня, и у всех глаза на лоб – бриалин для волос! Этот Аркашка Кучерявый, который нас с машиной тогда спас, говорит: «Ты, что ж, балда, принес? Это ж бриалин, он же на касторке делается. Мы ж с него дристать будем дальше, чем видеть!».

Ну, я автомат и остатки бутыли с собой, и обратно в аптеку. Пытаюсь качать права, а он: «Nicht, nicht». Я завелся, хватаюсь за автомат. Он выходит из-за прилавка, здоровый, больше меня, берет меня за руку и тащит к стене. А на стене – двуязычная листовка с фотографией нашего коменданта острова, генерал-майора Короткова. Я читаю обращение к гражданам острова Борнхольм о том, что пришли наши войска, освободили вас от немцев, и наша задача – обеспечить вам спокойную жизнь. О всех случаях недисциплинированности со стороны военнослужащих Советской Армии немедленно докладывать в комендатуру, и так далее. Датчанин и ткнул меня мордой в этот приказ. Короче, я, как побитый пес, побрел с этой бутылью домой. Обернулся – никого нет. Как шарахну ее об стену, опять незадача – брызги на меня. В общем, кругом в дураках остался, но запомнилось.

командир батареи 1362-го зенитно-артиллерийского полка

9 мая, когда мы услышали о капитуляции, у кого что было, из ракетниц, из пистолетов, из карабинов, из автоматов, все стреляли, целовались. Все были радостные, что закончили войну живыми. И вот, когда наш полк находился в Австрии, в июне 1945 г., состоялся банкет стран-победительниц в огромном зале Венского оперного театра. На банкете должны были присутствовать англичане, американцы, французы и мы, советские офицеры. За несколько дней до праздника к нам пришли, всех обмерили, и сшили нам костюмы из прекрасного английского сукна цвета хаки. Из нашего полка отобрали всего 7 человек, в том числе меня и моего командира взвода. И перед банкетом строго сказали: «Ни с кем никаких разговоров не вести. Ведите себя прилично!» Собрались наши большие начальники, командиры дивизий, сидят за президиумом. Я посмотрел на столы, никогда не думал, что есть столько закусок на свете. И обратил внимание, что стоит на столах наша пшеничная водка. И посадили за каждый стол так: советского офицера, англичанина, советского офицера, американца, советского офицера и француза. И вот начальники начали выступать, идет синхронный перевод на 3 языках: английском, французском и русском. Все слушают, мы в красивой форме, в орденах, но без оружия, его перед банкетом забрали. Потихоньку начали пить, они что-то свое, я в этом не понимал, рядом со мной сидел американец, я ему говорю:

– Слушай, попробуй вот это, – открываю нашу русскую водку с колосьями на этикетке, наливаю в фужеры для шампанского, а они грамм по 250. Выпиваю свой залпом, а закусил-то устрицами, сам не знал, что такое эти устрицы, жевал, а они пищат. Не знаю, что делать, и показываю американцу, мол, пей, пей. Он выпил, и как задыхаться начал, тяжело дышать, как-никак 40 градусов. Через час никто уже не стал слушать выступления наших генералов, нас оно уже не интересовало. Мы обнимаем друг друга, обмениваемся часами, авторучками, сувенирами какими-то. И я говорю переводчику за нашим столом:

– Давай переведи им, что мы друзья и никогда друг с другом воевать не будем, потому что мы сейчас достигли огромной Победы. Добились вместе, нам нечего будет делить!

Так все шло весело, как вдруг поздно ночью открываются двери зала, и выходят оттуда полуголые женщины, стриптиз показывать. Сразу же команда:

– Товарищи офицеры, встать! Выйти из зала!

Что делать, мы выходим из зала, новая команда:

– По полкам, по местам!

Американцы, англичане и французы остались, а мы вышли. Ну, честно говоря, и мы не против были посмотреть на это дело.

начальник штаба танкового батальона 62-й гвардейской Молотовской танковой бригады

Особенно запомнилась Берлинская операция. Тогда ведь до победы было уже рукою подать.

Я тогда был уже старшим лейтенантом и начальником штаба нашего батальона. Мог стать и комбатом, причем не раз. К примеру, при форсировании Одера погиб наш тогдашний комбат Павел Павлович Шотин. Меня начальство хотело поставить на его место. Но я поставил условие, чтобы они тогда дали мне начальника штаба. Одному ведь в тех условиях управлять батальоном было очень непросто, и не рискнул я на себя ответственность такую взять. Поэтому остался начальником штаба (майорская должность).