сжимала вялые кулаки, пытаясь вселить в них хоть немного силы.

Сегодня должен был прийти Тесоро. Всякий раз он, являясь с заданием, начинал в шутку домогаться её. И хотя она знала, что Тесоро не всерьёз трогает её в неприличных местах, прижимает к стене и заводит беседы на опасные темы, её сердце тревожно вздрагивало: она знала, что он вполне способен, заигравшись, позабыть о шутке и начать действовать со всей своей силой и неумолимой грубостью. Майту давно знала все степени падения, но на эту ступень, самую низкую, становиться не хотела. В её памяти все ещё свеж был образ затасканной, страшной матери, похожей на животное; эти картины не вызывали ничего, кроме отвращения. Майту уяснила себе: Тесоро присылают только тогда, когда она проваливает задание. Поэтому целью для неё стало выполнить возложенную на неё миссию, выполнить любой ценой.

Кряхтя от боли в измученном теле, Майту встала и проковыляла к окну. Снова серые улицы, серые люди, серая беспросветность, тоска и страх перед чем-то непонятным, но бдительным, уверенно следящим из скученности и неразберихи. Майту чувствовала, как неровно, пропуская удары, бьётся её сердце: она знала, что Хранители и за нею следят, не выпуская её, подозрительную и бесполезную, из виду.

Она не хотела преследовать этих троих, не хотела причинять им боль. Она сочувствовала им, ведь сама не понаслышке знала, каково быть гонимой, никому не нужной, каково быть бесправной жертвой; а она осознавала, что эти трое — вовсе не полноправные члены общества, не такие, как она. Майту боялась обижать других; она никогда не проливала кровь, ограничиваясь злобными ругательствами и кулачными поединками; в её существе поднималась волна ужаса, когда её настигало предчувствие, твердившее: в этот раз её заставят совершить над другими живыми существами насилие, и она никуда не сумеет убежать, спрятаться, потому что Величайший — сердце Сектора, мозг Сектора, его душа, если только у этого отвратительного места душа может иметься. Она дрожала с головы до ног. Одновременно с этим она испытывала и какую-то пустую тоску. Столько времени она потратила даром, пытаясь вырваться! Кайла множество раз твердила, что от судьбы не спрятаться — и вот, Кайла мертва. Она же, верившая в лучшее, тоже оказалась загнанной в угол: ведь одной глупой девчонке ни за что не совладать с мощью Повелителя Сектора и всех тех, кто стоит у него в услужении…

Майту приходилось слышать рассказы о героях, жертвовавших своими жизнями, чтобы принести свет и справедливость в застоявшийся мрак общественной жизни. Этих героев называли по-разному: кто-то нейтрально плевал: «революционеры», — другие, выпячивая подбородки, кричали: «молодцы!» — и попадали в тюрьмы; Майту же чуть слышно говорила: «идиоты»… Не имело смысла спасать тех, кто потом забывал своих спасителей. Тётка наверняка согласилась бы со столь мудрым утверждением, а Майту, хоть тётушку и не очень любила, всё-таки уважала её основанное на житейском опыте мнение.

Майту не желала становиться мучительницей и убийцей, как Тесоро, но куда сильнее в ней была жажда жизни. Вот почему она снова, склонив голову, прошептала про себя:

«Я всё сделаю. Мне придётся. Придётся, потому что я боюсь умереть».

Глава 4. В неизвестности

Темнота кружилась над нею, обволакивала её, тянула, звала за собой. Она не знала, куда ей идти, как вообще ориентироваться в этом зыбком, странном мире, лишённом каких бы то ни было отличительных черт. Ей было страшно. Она не видела дальше собственной руки… и что хуже того, намного хуже, она не слышала ни единого звука, кроме своего же непозволительно громкого рваного дыхания. Она замерла. Мир продолжал плавать кругом неё, а тишина, давящая на неё, словно приобретала скульптурные формы, ясно различимые посреди мрака, и вколачивала куда-то в неизвестные глубины непонятного тёмного пространства. Она тянула вверх руку, пыталась позвать на помощь — но её губы были немыми, никто не показывался рядом. Ужас нарастал внутри неё, наполнял её всю, каждую клеточку её испуганно дрожащего бессильного тела; казалось, что вот-вот он разорвёт её пополам, растерзает, как хищный зверь, и от неё ничего не останется.

Вздох… два… три… а следом за ними — дробное, спутанное, неровное биение сердца. Биение, похожее на стук деревянного молотка судьи о подставку. Только эти звуки наполняли тишину — нет, они сливались с ней, делая одиночество девушки ещё более страшным, ещё более отвратительным. Она всё тянула и тянула руку, а мрак засасывал её — неотвратимо, медленно, безжалостно.

«Почему ты не приходишь ко мне, Миморо? Почему ты не спасёшь меня?!»

Вздох, один, другой… сердце пропускает удары и, пропустив их, начинает бешено колотиться, словно навёрстывая. Виски её вспотели, и прилипшие к ним пряди волос больно укололи влажную кожу. Она билась, будто в невидимых силках, а мрак всё сгущался и сгущался — хотя, казалось, глубже этой черноты ничего не могло быть.

«Миморо… где ты?!»

По-прежнему ни слова… немота, беспомощность, боль в стеснённой груди, где так и трепетало, словно охваченное пожаром, беспокойное сердце…

«МИМОРО!»

Мрак поглотил её. Она ощутила это, когда мягкие, будто бархат, ласковые волны накатили на неё, смыкаясь над головой, и она прекратила улавливать свои дыхание и сердцебиение. Только рука, как она могла чувствовать, ещё некоторое время беспомощно перебирала пальцами над границей мрака — но затем противно мягкие волны укрыли и её — и она стала единым целым с этим первозданным хаосом, с этим первозданным порядком.

* * *

Шлёп… шлёп…

Боль.

Боль нагрянула неожиданно. Она жалящей молнией выстрелила откуда-то из неведомых далей и обожгла ей щёку. Девушка вздрогнула, всё её тело инстинктивно выгнулось, и она скорее подпрыгнула, чем села, с радостью ощущая себя сидящей, с радостью понимая, что она может видеть, может слышать, может осознавать прикосновения и запахи. Но эта комната не была ей знакома.

Она находилась на набитой соломой подстилке в обшарпанном углу какой-то полутёмной узкой комнатушки, похожей на гроб. Таких в Городе Солнца не бывало; девушка знала об этом, потому что по долгу службы часто проверяла благосостояние граждан. В этой каморке не было никаких удобств, только две грязные, потасканного вида подушки и стул. Подушки лежали у неё под головой, а на стуле, прямо напротив неё, сидел угрюмого вида молодой человек с синими кругами под запавшими, мрачными, звериными глазами. Проводя тонкой ладонью по встрёпанным волосам, человек молчал. Девушка молчала тоже: она пыталась собраться, вспомнить, как тут оказалась. В её памяти постепенно оживали, словно выпутываясь из какой-то тяжёлой пелены, шествие в странном чужом городе, преследование… непонятный