На похоронах Луки Катерине представился наконец случай рассмотреть его сына. Он походил на отца, однако был гораздо выше ростом. Те же самые черты лица, темные глаза, густые брови, почти угольно-черные волосы. Внешность Йона вполне подтверждала ее давнее предположение, что в юности Лука был весьма привлекателен.

Катерина была не единственной, для кого сообщение о том, что у Луки имеется сын, стало новостью. Когда Иверсен вкратце излагал членам Общества библиофилов сложившуюся после смерти хозяина магазина ситуацию, оказалось, что у многих это вызывает не меньшее удивление. Собранное вслед за этим заседание правления оказалось необычно долгим. По поводу Йона ей удалось узнать у Иверсена лишь одно: его решено принять в их ряды. Заметно было, что самому Иверсену такое решение было явно не по вкусу, но о подробностях Катерина не стала его расспрашивать.

Вероятно, там, внизу, в подвале он уже начал свой рассказ. Это была нелегкая задача — растолковать все человеку непосвященному, однако лучше Иверсена с ней никто не смог бы справиться. Интересно, каким объяснением он воспользуется на этот раз? Скорее всего, тем самым, с каналом. На ее вкус, оно было слишком уж сложным, каким-то технократическим, что ли. Сама Катерина давно уже придумала собственное толкование, которым не раз пользовалась, если сталкивалась с кем-то, у кого был тот же порок — или дар. Тут все зависело от того, как на это посмотреть — или даже вернее, в какой именно момент ее попросят определить данное качество.

У Иверсена был иной взгляд на вещи, ибо сам он являлся вещающим, тогда как Катерина была улавливающей. Он-то наверняка объясняет Йону, что все это лишь две стороны одной медали. Но для самой Катерины разница эта сводилась не просто к механической замене одного знака на противоположный или же перевертыванию монеты с лицевой стороны на оборотную. В соответствии с теорией Иверсена, Чтецы делятся на два типа, и вещающие, как он сам, это те, кто в процессе чтения вслух могут воздействовать на слушателей, изменяя восприятие и понимание ими текста.

Катерина принадлежал к другому типу. Она была улавливающей.

Впервые обнаружив у себя дар, она едва не лишилась чувств. Случилось это в больнице, куда она попала вместе с родителями с тяжелейшими травмами после жуткой автомобильной аварии. Долгие дни ее тщедушное тельце, расколовшееся на кусочки и вновь скрепленное штифтами и гипсом, лежало на широкой больничной кровати, а сознание витало где-то рядом, то возвращаясь, то снова ее покидая. И вот как-то раз, находясь в таком забытьи, она обнаружила, что кто-то читает ей вслух. Сквозь пелену вызванного лекарствами дурмана она слышала ясный голос, который рассказывал ей историю о неком необычайно бездеятельном молодом человеке, который жил, не замечая проходящую мимо жизнь, не принимая в ней никакого участия и нисколько не заботясь о том, что происходит вокруг. Несмотря на затуманенное сознание, Катерина все же ощутила немалое удивление. Отчасти ее поразил услышанный ею спокойный голос, отчасти — поведанная им странная история, смысл которой был ей абсолютно непонятен. Рассказ сам по себе не был ни смешным, ни жалостным, ни каким-то особо увлекательным, однако голос, который его озвучивал, обладал такой притягательной силой, что целиком и полностью завладел вниманием девочки, не позволяя ей отвлечься буквально ни на секунду.

Когда сознание в конце концов прояснилось, у нее и так было о чем подумать, кроме этого удивительного случая. Родители пострадали еще сильнее, чем она, и потому не могли ее навещать. Да и собственные раны Катерины под толстым слоем бинтов заживали очень медленно. Для многочисленных родственников с глазами на мокром месте и дрожащими руками, сменявших друг друга у ее постели, тема эта была под строжайшим запретом.

Одновременно с тем, как сознание ее прояснилось, она вдруг стала слышать звуки голосов. Не того голоса, что читал ей, когда она пребывала в забытьи. Нет, это была какая-то какофония из множества сливающихся звуков, неотступно преследовавшая Катерину в течение дня и мешавшая ей спать по ночам. Иногда по мере их звучания в сознании ее на мгновение вспыхивали и тут же гасли какие-то неясные картины, которые, несмотря на свою мимолетность, полностью поглощали все ее внимание. Однажды, чувствуя почти физическую потребность услышать спокойный голос, сопровождавший ее в том самом полубессознательном бреду, она попросила медсестру дочитать ей историю. Медсестра с изумлением посмотрела на пациентку. Оказалось, что Катерине никто ничего не читал. Когда девочка была в забытьи, она делила палату с другим тяжелобольным — пожилым мужчиной, который также не мог ничего читать, а тем более вслух, так как страдал раком горла и у него были удалены голосовые связки.

У родственников ее рассказ особой озабоченности не вызвал. Вполне понятно, считали они, что девочка тяжело переживает разлуку с родителями. Те же голоса, которые, как она утверждала, не дают ей покоя, они объясняли посттравматическим шоком — последствием постигшего ее жуткого потрясения. Матери ее стало лучше — она даже стала в состоянии навещать дочь. Отец же по-прежнему был подключен к аппарату искусственного дыхания, и все еще не было известно, выживет он или нет. С Катериной все вели себя весьма тактично, проявляя максимум понимания, однако, когда через некоторое время ее с мамой выписали из больницы, все родные пришли к твердому заключению, что рассудок девочки полностью так и не восстановился.

Что касается физических ран, у Катерины остались несколько шрамов на руках и ногах и небольшой рубец на подбородке, который делил его точно пополам. У мужчин такие отметины часто встречаются, но на ее девичьем лице ямочка эта выглядела немного странно. Для Катерины шрам на подбородке был постоянным напоминанием о случившемся с ней несчастье. Часто можно было видеть, как она проводит по этому месту пальцем и при этом в глазах ее появляется отстраненное выражение.

Подобного рода приступы рассеянности всерьез беспокоили родных девочки, и ее направили к детскому психологу, помощь которого ограничилась тем, что он прописал ей таблетки. Следует признать, что под действием лекарств голоса действительно немного отступали, однако вместе с этим у Катерины притуплялись и все внешние реакции.

По этой причине она практически не заметила того момента, когда отец ее наконец-то тоже вернулся из больницы. Он был теперь навечно прикован к инвалидному креслу, озлоблен на весь мир и большую часть времени проводил в одиночестве, ни с кем не общаясь, за запертой дверью своего кабинета.

Убегая от отголосков вспышек гнева отца, долетавших из-за закрытых дверей, и прежде всего от продолжавших тревожить ее голосов, Катерина принялась бродить по улицам города. Кое-где голоса и вправду оставляли ее в покое.

Лучшим местом были пустыри на Амагере,[15]и она пользовалась любой возможностью, чтобы прикатить туда на своем велосипеде и часами сидеть, наслаждаясь блаженной тишиной. Сильнее всего голоса одолевали ее в школе, и вскоре Катерина начала прогуливать занятия, отправляясь вместо них на Амагер.

Разумеется, с течением времени эти ее отлучки не могли не привлечь внимания родных. Катерине стало понятно, что ее состояние не только угнетает ее саму, но и доставляет хлопоты всем близким. Тогда-то она и решила смириться с существованием голосов. Внешне она вела себя так, словно они исчезли, как будто бы она чудесным образом выздоровела. Втайне же она стала к ним прислушиваться. Ей хотелось выяснить, что голосам от нее нужно, почему они приходят именно к ней, целенаправленно — если, конечно, это в действительности так, — сделав ее своей жертвой. До тех пор она не вслушивалась в то, что они говорили. Ей даже казалось, что все это вовсе не обращено непосредственно к ней. Скорее у нее создавалось впечатление, что они звучат как голоса из радиоприемника, настроенного одновременно на несколько станций. Быть может, она и вправду приобрела способность улавливать некие радиосигналы?