— Катерина!

Рыжеволосая девушка тут же вышла из-за соседнего стеллажа, как будто только и ждала, когда Иверсен ее позовет. Ростом она была чуть ниже Йона, стройная, но не худая. Огненного цвета волосы красиво обрамляли ее узкое бледное лицо со строго поджатыми тонкими губами. В устремленных на Йона больших зеленых глазах девушки застыло слегка недоуменное выражение, как будто он зашел сюда по ошибке.

— Мы спустимся в кухню, — сказал Иверсен. — Посмотришь пока за магазином?

Кивнув в ответ, девушка снова скрылась за книжными стеллажами.

— Твоя дочь? — поинтересовался Йон, спускаясь вслед за Иверсеном по винтовой лестнице. Под весом их тел деревянные ступени отчаянно скрипели.

— Катерина? — Иверсен расхохотался. — Нет-нет, просто одна из книголюбов. Однако в последнее время нам, старикам, без ее помощи было бы трудно обойтись. В основном, конечно, я имею в виду такие вещи, как уборка и тому подобное. — На последней ступеньке Иверсен остановился и добавил, понизив голос: — Видишь ли, если откровенно, то книготорговец из нее никудышный.

Йон кивнул, давая понять старику, что расслышал его замечание.

— А что так? Слишком застенчива?

Иверсен пожал плечами:

— Да нет, не столько это. Она — дислектик.[13]Понимаешь?

— Торговать книгами — и при этом не различать слов?! — с изумлением произнес Йон. Поняв, что говорит слишком громко, он перешел почти на шепот: — По-моему, это все равно что держать слона в посудной лавке.

— Ни единого дурного слова о Катерине, — серьезным тоном предупредил Иверсен. — Ума у нее побольше, чем у многих. Да ты, впрочем, скоро и сам в этом убедишься.

Спустившись с лестницы, они оказались в узком коридорчике с покрытыми побелкой стенами. Освещали его две простые лампочки. По сторонам коридора были расположены два дверных проема. Тот, в который направился Иверсен, вел на кухню. В помещении напротив свет не горел, однако Йон знал, что в свое время у Луки здесь была мастерская, где он переплетал и реставрировал старые книги. Заканчивался коридор массивной дубовой дверью.

Кухня была крохотная, но в ней было только то, что необходимо: стальная мойка, посудный шкаф, двухконфорочная плита и стол с тремя складными стульями. Повсюду на стенах и даже на дверце шкафа висели вперемешку разного рода иллюстрации и обложки пришедших в полную негодность книг.

Иверсен положил плоскую коробку с пиццей на стол, снял пиджак и повесил его на крючок у дверей. Йон последовал его примеру.

— Обожаю пиццу, — признался Иверсен, устраиваясь за столом и открывая коробку. — Прекрасно знаю, что это ваша, молодежная, еда, но ничего не могу с собой поделать. И твой отец здесь вовсе ни при чем. Сам он терпеть не мог датскую пиццу. — Иверсен усмехнулся. — Он наверняка сказал бы сейчас, что это блюдо ничего общего с настоящей пиццей не имеет. Лука считал, что здесь кладут слишком уж много всякой начинки. Прямо какой-то многослойный бутерброд, говорил он.

Йон уселся напротив Иверсена.

— Хочешь кусочек? — предложил Иверсен, принимаясь за еду.

Йон отрицательно покачал головой:

— Нет, спасибо, здесь я целиком и полностью поддерживаю точку зрения Луки.

Не переставая жевать, Иверсен пожал плечами:

— Может, пока я ем, расскажешь что-нибудь о себе… как ты жил все эти годы, что делал?

— Н-да, — начал Йон. — Что ж, я попал тогда в семью к приемным родителям. Они жили в Хиллерёде.[14]Все бы ничего, но слишком далеко от города. Поступив в университет, я сразу же переехал в общежитие в Копенгагене. Посреди учебы я специально сделал перерыв на два года, в течение которых работал помощником юриста в Брюсселе. Вернее сказать, я был там кем-то вроде ученика. Вернувшись в Данию, закончил курс в числе лучших, благодаря чему получил место адвоката в юридической фирме «Ханнинг, Йенсен и Хальбек», где и тружусь по сей день.

Умолкнув, Йон с удивлением обнаружил, что практически ничего не в состоянии прибавить к сказанному. И не потому, что рассказывать было ничего. Он вполне мог бы описать свою жизнь за границей, поведать о трудностях в годы учебы, о борьбе за место под солнцем в фирме или же о деле Ремера, которое свалилось ему в руки, как апельсин в тюрбан, — хотя, быть может, и как ручная граната. Однако зачем после стольких лет разлуки говорить обо всем этом с Иверсеном, тем более что теперь, со смертью Луки, всякие контакты между ними наверняка и вовсе прервутся?

— Как видишь, ничего общего с литературой, — прибавил он, пожимая плечами.

— Что ж, может, настоящей литературой это и не назовешь, — согласился Иверсен. Он как раз расправился с очередным куском пиццы и потянулся за следующим. — Но и для твоего, и для нашего мира печатное слово имеет огромное значение. Пусть каждый по-своему, но все мы зависим от книги.

Йон кивнул:

— Вообще-то с каждым днем все большее количество материалов можно найти с помощью компьютера, однако по сути ты прав. У каждого из нас, юристов, где-то обязательно стоит многотомный сборник законов. Кроме всего прочего, вид толстых книг внушает гораздо больше уважения, нежели какой-то там компьютерный диск. — Он развел руками. — Так что, насколько я понимаю, надобность в таких букинистических лавках, как эта, все еще не отпала?

Иверсен проглотил наконец последний кусок пиццы:

— На все сто процентов в этом убежден.

— Что, собственно говоря, и привело меня сюда, — деловито подвел итог своего рассказа Йон. — Так ты, кажется, что-то хотел мне рассказать?

— Давай пройдем в библиотеку, — сказал, показывая на дверь, Иверсен. — Там… атмосфера как-то больше располагает.

Они поднялись из-за стола и вышли в коридорчик. В детстве Йону запрещали одному спускаться в подвал — только в сопровождении Луки либо Иверсена. О том же, чтобы проникнуть за дубовую дверь, к которой они сейчас направлялись, даже и речь не шла. В его играх то помещение, что скрывалось за ней, обычно называлось сокровищницей или тюремной камерой, но, сколько он ни просил, как ни умолял, побывать там ему так ни разу и не удалось. Дверь всегда была заперта, а некоторое время спустя он уже и сам перестал спрашивать, что за ней находится. Дойдя до конца коридора, Иверсен извлек из кармана брюк связку ключей, выбрал на ней почерневший от времени простой металлический ключ и вставил его в замочную скважину. Открывшаяся дверь издала столь жуткий скрип, что Йон почувствовал, как шевелятся волосы у него на затылке.

— Это — собрание Кампелли, — с гордостью произнес Иверсен и шагнул в темноту за дверью. Через мгновение в помещении вспыхнул свет, и Йон тоже вошел внутрь. Пол комнаты площадью примерно тридцать квадратных метров был устлан толстым ковром темного цвета. Посередине у низкого стола из потемневшего дерева стояли четыре весьма удобных на вид кожаных кресла. Вдоль стен же выстроились стеллажи и витрины с книгами в самых разнообразных обложках и переплетах. Большинство переплетов, впрочем, были кожаными. Рассеянный свет, струившийся на стеллажи откуда-то сверху, заливал книги и все остальное пространство причудливым золотистым сиянием.