У Тома отвалилась челюсть. Дослушав мои объяснения, он хмуро почесал затылок, сплюнул, и, расстроено посмотрев на меня, пробормотал:

— Мда… Смотреть меня научили, а видеть — нет…

— Именно… — кивнул я. — Видишь вот эти кусты? Присмотрись к ним внимательнее. Видишь, на них листва слегка пожухла, а вот там, чуть поодаль — нет. О чем, по-твоему, это говорит?

— О том, что они неживые? Срезали где-то в лесу, и вкопали в землю? — побледнел Ромерс.

— Угу… — усмехнулся я. — Не дергайся: сейчас за ними никого нет.

— Потому, что птицы спокойны?

— Не только: оглянись вокруг! На дороге пусто. Какой смысл сидеть в засаде, если в такую погоду большинство путников отсиживаются на постоялых дворах?

— Ну да… Действительно… — Томас тяжело вздохнул, и, надвинув на голову капюшон, расстроено добавил: — А я всю дорогу ломал себе глаза…

— И правильно делал — береженого Бог бережет. И капюшон ты сейчас надел зря… Дождь и так скрадывает звуки, а в нем ты вообще ничего не услышишь…

— Так вы же сами сказали, что непогода…

— Да. Сказал. Но это не повод расслабляться… Воин ты или кто? — сдув с носа каплю дождевой воды, я подмигнул своему оруженосцу и тронул Злюку с места…

Дождь закончился ближе к вечеру. А на смену ему поднялся северный ветер. Холодный настолько, что Ромерс довольно быстро перестал чувствовать ноги. И, сжавшись в комок, пытался сохранить хоть какие-то остатки тепла, что в мокрой насквозь одежде было почти невозможно. Попытки напрягать и расслаблять мышцы почти не помогали, и вскоре парень впал в сонное оцепенение…

— Что, замерз? — голос Аурона Утерса, раздавшийся совсем рядом, заставил Тома открыть глаза.

— Есть немного… — с трудом разомкнув непослушные губы, пробормотал он.

— Немного? — улыбнулся граф. И ехидно посмотрел на скрюченные от холода пальцы Ромерса. — Что ж, тогда и согреваться будем чуть-чуть. Слазь с коня. Ну, живее, а то совсем заиндевеешь!

Выполнить приказ удалось с большим трудом — затекшие от долгого сидения ноги норовили подогнуться, поэтому, для того, чтобы удержать равновесие, Тому пришлось судорожно вцепиться в седло.

— О-о-о… — удивленно пробормотал граф Вэлш. — Еще немного, и ты бы превратился в ледышку. А потом сверзился бы с седла и раскололся на тысячу осколков… И чего же ты молчал?

Говорить о том, что ему было неудобно показать свою слабость тому, кто младше, Ромерс не стал. Хмуро посмотрев на низкие облака, между которыми уже начали появляться первые просветы, он пожал плечами, а потом, пытаясь хоть немного согреться, вдохнул воздух и задержал дыхание.

Спрыгнув на землю, Аурон Утерс перекинул повод через голову своей Злюки, потом снял мокрый насквозь плащ, и, повернувшись к Тому, усмехнулся:

— Как говорит мой учитель, самый лучший способ просушить одежду и согреться — это немного пробежаться…

Как оказалось, "немного" по меркам учителя графа Вэлша составляло не менее четверти дневного перехода. Пробежка в хауберке с конем на поводу по лужам и грязи действительно оказалось очень неплохим средством согреться: к моменту, когда на горизонте показались стены Заречья, Ромерс чувствовал себя почти превосходно. Ну, если не замечать подгибающихся от усталости ног, сбитого дыхания и отваливающейся подметки на правом сапоге…

— Если… мы… подбежим… к городским… воротам… прямо… так, то стража… умрет от хохота…

— Нет, подрывать обороноспособность этого городка я не собираюсь… — ухмыльнулся Утерс. И, не успев закончить предложение, оказался в седле.

"Ого…" — подумал Том. — "Судя по легкости исполнения, он совсем не устал…"

— Ну что, согрелся? — дождавшись, пока Ромерс заберется на своего коня, ухмыльнулся граф Вэлш. И поднял кобылку в галоп…

…Часовые, стоящие у городских ворот, пребывали в омерзительном настроении — ветер, дующий со стороны Сыромятной слободы, доносил до них удушающую смесь запахов крови, извести, шамши и дубла. Смешиваясь с "ароматами" городских нечистот, они превращались в такой смрад, что Томас даже посочувствовал часовым, вынужденным дышать им до самой смены караула.

Однако, услышав тон, которым мрачный, как грозовая туча, стражник потребовал с въезжающих в город крестьян въездную пошлину, а потом увидев его алчный взгляд, Ромерс мгновенно забыл про сочувствие и помрачнел.

— Что случилось? — поинтересовался Утерс, увидев, как изменилось выражение его лица. — Что с твоим настроением?

— Не люблю хамство… — буркнул Ромерс: желания объяснять, что он, скитаясь по королевству, не раз сталкивался с таким же, только в свой адрес, никакого желания не было. — А еще терпеть не могу, когда стража грабит тех, кто пытается въехать в город…

Граф Вэлш посмотрел на крестьян, потом на стражника, копающегося в содержимом одного из тюков, нагруженных на телегу, перевел взгляд на Тома и негромко спросил: — Грабит? Что ты имеешь в виду?

— Только что вот этот доблестный воин достал пару лисьих шкурок из вон того распотрошенного тюка и спрятал к себе под плащ. Как вы думаете, эти шкурки входят в стоимость въездной пошлины, или все-таки нет?

— Если хочешь понять человека, поставь себя на его место… — непонятно пробормотал Утерс, и, повернувшись к воину, рявкнул: — Солдат! Марш ко мне!! Бегом!!!

Удивленно повернув голову, стражник набычился, потянулся к рукояти меча… и вдруг заметил фамильный герб Утерсов, вышитый на сюрко Аурона. Мгновенно переменившись в лице, он забыл про крестьян, разворошенную им телегу, и, сорвавшись с места, в три прыжка оказался рядом с графом.

— Д-да, милорд! Чем могу быть полезен?

— Согласно Уложению, человек, уличенный в краже личного имущества в первый раз, наказывается усекновением правой руки. Кроме того, преступление, совершенное во время исполнения служебных обязанностей, является прямым оскорблением Короны и расценивается, как дискредитация королевской власти. Такие преступления не имеют срока давности и… Стоять!!! — зарычал он, заметив, что побледневший стражник старается незаметно избавиться от добычи. — Эй, ты, у ворот! Десятника ко мне! Живо!!!

Солдат тут же бухнулся на колени:

— Простите меня, милорд! Бес попутал, не иначе!!!

— Встань! — в голосе графа зазвенел металл. Второй стражник, подпиравший стену рядом с рычагом, опускающим решетку, выйдя из ступора, сорвался с места, и, придерживая сползающий с головы шлем, унесся внутрь захаба.

— Томас! Факел! — приказал Утерс, и Ромерс, не успев сообразить, что делает, метнулся к городским воротам, рядом с которыми чадило нечто, похожее на факел.

— Что тут происходит?

Услышав возмущенный рев появившегося из захаба десятника, граф Вэлш нахмурился, и, развернув вора лицом к его командиру, негромко произнес: