— Это ты-то трусиха? — Кремнев улыбнулся. — Ты очень храбрая. Ты привезла меня, раненого, к себе домой. Перевязала мне голову. Да ведь ты спасла мне жизнь!

Ольга улыбнулась и обвила шею Егора тонкими руками.

— Дурень, — с нежностью сказала она. — Я ведь говорю про настоящую опасность.

— В тот момент я был по-настоящему опасен, — улыбнулся Егор. Он привлек Ольгу к себе и поцеловал ее в губы, потом в лоб, потом в шею… — О, черт… — Егор зажмурился. Снова открыл глаза. — Ты не возражаешь, если я прилягу? Голова бунтует. Хочет, чтобы ее положили на что-нибудь мягкое.

— Ты можешь положить свою голову мне на колени, — сказала Ольга. — Я ее не обижу.

Кремнев лег на диван и положил голову Ольге на колени. Он устало прикрыл глаза, а она принялась перебирать его мягкие каштановые волосы.

— Скажи, Егор, — тихо произнесла она, — а тебе не делается противно, когда ты вспоминаешь о том, что меня…

— Не дури, — буркнул Кремнев.

— Прости. Просто те парни… Они…

— Давай поговорим о чем-нибудь другом.

— Дослушай до конца. Я хочу, чтобы ты знал. Знал, что творится у меня здесь. — Он дотронулась пальцем до своего сердца. — Ты, конечно, удивишься, но я благодарна этим ублюдкам. Они меня многому научили.

— Оля…

— Нет, правда. Кем я была до встречи с ними? Возвышенной дурочкой со стишками Цветаевой под мышкой. Думала, жизнь — это любовь, страсть, слова… А оказалось, что жизнь — большая куча дерьма. А вместо рыцаря в плаще и со шпагой встречаешь отмороженного ублюдка в кожаной куртке, с ножом, приставленным к твоему горлу. Потом он хватает тебя за волосы и орет: «Раздевайся, сука». Вот и вся любовь.

На смуглых щеках Егора выступили красные пятна.

— Не надо продолжать, — хмуро сказала он. — Я знаю, как это бывает.

— Правда? — Ольга усмехнулась. — Откуда? С тобой проделывали то же самое?

— Оля!

— Ладно. Извини. Правда — прости… Сама не знаю, что это на меня нашло…

Они помолчали.

— Ты любишь стихи? — спросила вдруг Ольга.

— Стихи? — Кремнев грустно улыбнулся. — Ангел мой, у меня нет на это времени. А почему ты спросила?

— Не знаю. Мне кажется, такой человек, как ты, должен любить стихи. Когда-то давно, еще в школе, у меня был парень… Он знал очень много стихов. Я любила, когда он читал их мне. Жаль, что ты не любишь стихи.

— Ну, кое-что я вспомнить могу. Дай-ка сосредоточиться… — Он немного помолчал и начал читать:

Кремнев замолчал. Ольга наклонилась и поцеловала его в губы.

— Красиво, — тихо сказала она. — Чьи это стихи?

— Не помню. Кажется, Верлена.

— Ты слишком начитан для полицейского.

— Ну, я ведь не всю жизнь был полицейским.

Ольга погладила его волосы.

— «О предстоящем счастье мысли соберу…» — тихо повторила она. — Какое странное слово, правда?

— Мысли?

— Счастье!

— Странное, потому что бессмысленное.

Тонкие пальцы Ольги скользнули по вискам Егора.

— Ты правда так думаешь?

Он пожал плечами.

— Не знаю. Я предпочитаю вообще не думать о таких вещах.

— Я тоже, — кивнула Ольга. — Но иногда почему-то думается… Как-то само собой… — Ольга протянула руку и взяла со столика пачку сигарет. — Вот черт! — Смяла пачку в руке. — Сигареты кончились.

— Возьми мои.

Кремнев полез в карман пиджака и вытащил пачку «Кэмела». Протянул ее Ольге. Ольга взяла пачку, заглянула в нее. — Что за наказание! В твоей тоже пусто!

— Не может быть.

— Полюбуйся сам. — Она покрутила пачкой перед его глазами. — Убедился, Фома неверующий?

— Да, — сказал Егор. — И это плохо. Без сигарет мы долго не протянем. Мне придется на время разорвать твои жаркие объятия.

Ольга вздохнула:

— Вот еще неприятность. А мне было так уютно.

— Понимаю. Но я должен пойти и купить нам немного отравы.

Кремнев поднялся с Ольгиных колен. Она поцеловала его в губы и сказала:

— Я буду скучать. Возвращайся побыстрее.

— Хорошо. Сиди и не вставай. Я возьму ключ и закрою тебя.

— Чтоб я никуда не убежала?

— Чтоб ты никуда не убежала.

На улице стемнело. Три рослых парня стояли у подъезда и, внимательно поглядывая по сторонам, тихо о чем-то переговаривались. Один из них был белокурый и долговязый, с белыми, как у вареной рыбы, глазами, второй — невысокий и коренастый, с широким, как у монгола, лицом. Третий — сухой, угловатый и сутулый.

— Дрон, — сказал белоглазый угловатому, — ты останешься здесь. Будешь стоять на шухере. — Он вынул из кармана связку ключей, снял с кольца брелок — поблескивающий серебром свисток — и протянул его угловатому. — На! Если что — свистнешь.

Тот взял свисток, посмотрел на него, потом засунул в рот и попробовал на вкус. Вынул.

— А вы услышите?

— Если будешь свистеть громко, — сказал белоглазый, — услышим. И не высвечивай под лампочкой, зайди в тень.

Дрон кивнул и переместился поближе к двери.

— Только давайте поскорей, — сказал он. — Мне тоже не в кайф здесь торчать.

— Ладно.

Белоглазый и его приятель скрылись в подъезде. Дрон посмотрел по сторонам и злобно прошептал себе под нос:

— Вот так всегда. Они развлекаются, а я во дворе балду пинаю. Что за блядская жизнь.

Белоглазый и монгол поднялись на второй этаж, подошли к квартире 314 и прислушались. Из квартиры не доносилось ни звука. Белоглазый поднял руку и нажал на звонок. Прошло несколько секунд, прежде чем замок сухо щелкнул и дверь отворилась.

Темноволосая девушка, стоявшая на пороге, негромко вскрикнула и попыталась захлопнуть дверь.

Белоглазый изо всех сил пнул по двери ногой. Дверь распахнулась настежь. Парни влетели в квартиру. Монгол закрыл дверь на замок, а белоглазый подскочил к лежащей на полу девушке и пнул ее ногой в живот.