Я вопросительно уставился на него. Гонда устало покачал головой и всё же решил объяснить.

— Это всё из–за степняков. Эти дикари, почему то решили, что на лошадях могут ездить только они. Бог, что ли, ихний, им так разрешил или ещё чего. — Гонда презрительно фыркнул и тряхнул головой. — Не это важно. Важно, что за другими они такого права не признают. И звереют, когда даже просто в здешних краях лошадь увидят. А уж ежели верхом кого на ней споймают, то совсем беда.

— И что с таким будет?

— Ничего не будет! — задористо гыкнул, прислушивавшийся к нашей беседе, Марк. — Совсем! Даже костей потом никто не найдёт!

— Только это ничего, довольно долго продлится, — согласился с ним Лузга. — И старики бают, что вопли стоят такие, что хоть уши зажимай. В пытках эти сволочи толк знают.

— А что за казнь то? — мне стало жутковато, под мрачными взглядами моих спутников. Ну, их к Лишнему лошадей этих! Мы лучше ножками! Потише пойдёшь, подальше дойдёшь!

— А кто его знает, — пожал своими могучими плечами Марк. — У нас уже лет триста на лошадях никто не ездит. Даже господине князь. Его в специальном паланкине рабы на плечах носят. Я когда с батей в городе был — видел. Большой такой. Красивый!

У обозов началось движение. Засуетились возницы, потянулись, широко зевая, к телегам воины.

Засобирались и мои спутники. Гонда, убрав остатки еды в заплечный мешок, не спеша отряхнулся и задумчиво посмотрел на меня.

— Слушай, — обратился он ко мне. — А ты с земляком то своим раньше ладил али как?

— А я знаю, — озадаченно пожал плечами я. — Я же не помню ничего!

— А ну да, — хлопнул себя по лбу Гонда. — Никак не привыкну. Я к чему спрашиваю. Дружок твой вон к отцу–послушнику подошёл. Гляди, как кланяется. Чуть лбом дорогу не проломил. А у нас лишний раз на глаза жрецам попадаться не принято. Прибытку никакого, а боком выйти запросто может. Вот и думка у меня. Чего он к нему сунулся? Не на тебя ли донести?

— О чём доносить то? — не на шутку встревожился я.

— А кто Лишним на погостье клялся? — хмыкнул в ответ Гонда. — Да ещё прилюдно?

— Не клялся я никаким Лишним! — озмутился я несправедливости обвинения. — Я сказал «богом клянусь»! Может я Хунгара имел в виду или Йоки!

— Э нет, — встрял в разговор Лузга, несогласно покачав головой. — У нас Троими отдельно не клянутся. Они связаны промеж себя крепко. А наособицу только Лишний остаётся. Других богов нет! Вот и выходит, что когда ты богом клясться удумал, то Лишнего в виду имел! А это крамола! За такое отцы–вершители кого хочешь, на костёр определят!

— Неужто сразу на костёр? — похолодел я. Озвученная перспектива совсем не радовала.

— Ну может и не сразу. — Лузга сморщился так, словно ему в рот сунули что–то омерзительно–противное. — Дознание сначала с пристрастием учинят. Да скоро сам узнаешь, — мазнул он по мне взглядом. — Щас отец–послушник нас позовёт. Так мы с Марком всё как было обскажем. Жрецам врать себе дороже выйти может, да и ты нам чай не свояк.

Я ошеломлённо оглянулся. Гонда, насупившись, отвёл взгляд. Марк, с притворным сожалением, развёл в стороны руками; мол, не хочется, а куда деваться?

— Я бы и сам на тебя донёс, — решил добыть меня Лузга, задумчиво поглядывая в сторону обоза, — да выгоды никакой в том не видел. Докука одна.

— Как же так, — ошеломлённо выдавил, наконец–то, я. — Я же вам ничего плохого не сделал.

— Нам нет, — согласился Лузга, почёсывая брюхо. — Потому и не донесли. А ему видно где–то дорожку перешёл, — кивнул он в сторону Силантия. — И в самом деле, ты этого не помнишь, аль лукавить удумал, теперь дело десятое. Сейчас вои тебе руки скрутят и в телегу.

— Отойдём со мною, други, — отодвинул меня плечом Гонда. — Побалакаем чутка, — и, ободряюще ткнув меня локтём в бок, отвёл Марка с Лузгой чуть в сторону.

Я остался стоять, соляным столбом, косясь на оживлённо шептавшихся парней и проклиная себя, на чём свет стоит:

«Идиот! Болтун несчастный. И то, что в местных раскладах ещё разобраться не успел, тебя не оправдывает! Кто тебя за язык тянул?! Забыл, где находишься»?!

В серьёзности нависшей надо мной угрозы, я ничуть не сомневался. Со служителями бога во все времена шутки плохи были. Серьезная это организация. Суровая, прямо скажем. И то, как местные старики лебезят перед каким–то мальчишкой — это наглядно подтверждает. Порядки тут жестокие. Полумер не признают. А с кем любая религиозная структура нещадно борется, стараясь искоренить под корень? Кого, во все времена, жгли на кострах, заживо замуровывали, забывали камнями? Еретиков, конечно! Даже к иноверцам терпимей относились! Потому как это враг внешний и понятный. Он только сплачивает ряды верующих в борьбе с ним. Еретики страшнее. Они как черви в дереве. Здесь сомнение в каком–то священном постулате, там несогласие с трактовкой одного из религиозных канонов, глядишь — прочный на вид дуб превращается в своё трухлявое подобие, грозящее рассыпаться в любой момент. А я для местных жрецов тот самый червяк и есть!

— Что застыл, как ярмарочный столб, — вернул меня к действительности голос Гонды. — Десятник Невронд кличет, не слышишь, что ли? Вон как надрывается. Пошли быстрей, а то ещё по шее получим!

Я, предчувствуя недоброе, понуро двинулся вслед за Гондой, к повозкам. Спины Лузги и Марка уже мелькали впереди.

— Запомни, — наклонился ко мне Гонда. — Ты клялся не богом, а богами. Свезло тебе, что вои и возницы далече были и слышать тебя не могли. С парнями я договорился — подтвердят. Как бы отец–послушник не пытал, знай тверди — сбрехал, мол, Силантий и всё тут.

Мефодий встретил нас возле телеги, надменно вперив взгляд куда–то повыше голов. Важная осанка, вздёрнутый подбородок, насупленные брови, все это выглядело бы на почти детском лице довольно комично, если бы от решения этого сопляка не зависела моя жизнь. Рядом с юным жрецом, грозно нахмурив густые брови, возвышался Невронд: кряжистый седовласый воин, с пышными усами, свисавшими ниже подбородка.

— Звали, всеблагой отец? — почтительно поклонился, подошедший первым Лузга.

— Охрипли уже звать! — хищно оскалил зубы десятник, зло, сверкнув глазами. — У вас, что уши заложило или ноги отнялись? Так я быстро вылечу! Недошлёпки деревенские!

Подтянувшиеся поглазеть, на предстоящее зрелище, стражники одобрительно захмыкали.

— Прости господине десятник, — сквасив виноватую рожицу, затараторил Гонда. — Притомились в дороге. Не поняли сразу, что нас кличите.

— Притомились? Обоз вон еле плетётся! За ним даже увечный угонится и не вспотеет! Аль шутковать тут надо мной удумали? — рука десятника потянулась к поясу, нащупывая рукоятку плети. — Вы сейчас у меня впереди обоза бежать станете!

— Погоди, Невронд, — с показной ленцой, остановил разбушевавшегося десятника послушник. Было заметно, что командовать над другими пареньку ужасно нравится и каждый раз, демонстрируя свою власть, он получает искреннее удовольствие. — Опосля эту деревенщину уму–разуму поучишь. Тут провинность посерьёзнее разобрать нужно, — глаза пристроившегося сбоку от телеги Силантия торжествующе блеснули. — Кого из вас Вельдом кличут?