я вслух и кручу обручальное кольцо на безымянном пальце. Меня удивляет, что Артём продолжал носить своё всё это время. Когда он знакомился с Ириной, когда дарил ей подарки, когда вёл в постель, — оно не напомнило ему своей тяжестью о клятвах, которые мы давали друг другу? Я снимаю кольцо с пальца и взвешиваю его в ладони. Как сильно ты должен быть увлечён другим человеком, чтобы забыть о морали, о принципах, о возможных последствиях твоих поступков?

Почему он вдруг решил ограничить нас в средствах? Эта мелочность стала для меня совершенной неожиданностью. Я бы не претендовала на его накопления. Слава богу, у меня тоже есть небольшой запас на чёрный день. Но как можно было лишить ребёнка алиментов, бросив взамен кость? Артём ведь такой внимательный отец, неужели ему всё равно, как о его сыне отзывается его новая возлюбленная? Рассказала ли она ему о нашей перепалке? Указала истинную причину или выставила меня сумасшедшей бывшей, вышедшей из употребления женой? Так много вопросов и так мало ответов.

Следующим утром я просыпаюсь с опухшими глазами и дичайшей мигренью. С трудом отвезя Тимофея в детсад, я возвращаюсь домой. Принимаю таблетку, но вместо того, чтобы приняться за работу, ложусь на диван.

Дзинькает сообщение:

«Сегодня сдал статью в печать, может, отметим?»

Я отвечаю, что очень рада за профессора Лосяша. Но отмечать не смогу из-за головной боли.

Через час раздаётся домофонный звонок. Когда я открываю дверь, на пороге стоит Максим с бумажными пакетами в руках. Я впускаю его, он проходит на кухню и выгружает на стол ромашковый чай, тыквенный суп-пюре, тушёные овощи, салат из брокколи и кусок пирога. Ещё он принёс свежевыжатый апельсиновый сок и два мандарина, которые тут же принимается чистить.

Мне хочется плакать.

Максим сочувственно поглядывает на меня, принимая несчастный вид за страдания из-за мигрени.

— Просто выпей сок, а потом ромашковый чай от головной боли. Я позвонил маме и спросил, что ей помогает, когда она мучается от приступов.

Сделав, как он сказал, я уже не могу сдержать рыданий. Максим подсаживается ближе и гладит меня по голове. Я вцепляюсь в него и начинаю рассказывать. Как мы жили с Артёмом раньше, к чему пришли в последний год. Про то, как начала бояться мужа, как скрывала своё возмущение или недовольство из страха спровоцировать вспышки ярости. Как мне больно, что он предал себя и предал нас с Тимофеем.

— А ты — такой милый, заботливый и чуткий! — С забитым носом гундосю я, — ты хочешь от меня чего-то серьёзного или ты мой друг? Я не понимаю, как я теперь смогу влюбиться в другого человека, быть искренней с ним, не тревожась постоянно, всё ли я делаю правильно?! Я буду сходить с ума, искать неровности, первые признаки недовольства, буду бояться провала и этим только отталкивать от себя!

— Эй, эй, всё хорошо, — мягко говорит Максим, обнимая меня, гладя по спине и слегка покачивая, будто утешая ребёнка. — Я просто друг, который хотел занять немного больше места в твоей жизни, но всё хорошо. — Он целует меня в макушку и качает головой. — Я понимаю твои чувства. Это моя вина. Слишком поспешил, слишком надавил. Не кори себя.

Глава пятнадцатая

На календаре уже середина июня и я понимаю, что откладывать дальше невозможно. Пора звонить маме и сдаваться.

Спешно съезжая от Артёма в начале марта, я соврала ей, что мы решили немного пожить отдельно. Не думаю, что она поверила, но тогда у меня не было душевных сил объяснять, почему всё так получилось. Во время наших с ней недолгих созвонов, где я старалась больше говорить о достижениях Тимофея, чем о своей жизни мама периодически спрашивала, как дела у мужа и скоро ли мы съедемся вновь.

После моего адского поведения почти десять лет назад мама всегда боялась, что я опять сорвусь и пойду вразнос. Не понимаю, как я бы это сделала с ребёнком, но так и не смогла ей внушить уверенность в своей благонадёжности.

Мама искренне любила Артёма, восхищалась его талантом, достижениями и целеустремлённостью. Он был для неё идеалом мужчины, — привлекательный внешне, из хорошей семьи, перспективный, по старинке галантный. Большое значение для неё имело и наше финансовое благополучие. Ей, вынужденной считать каждую копейку, пока она растила меня почти одна в голодные девяностые, было очень важно, что мы ни в чём не нуждаемся и наше будущее обеспечено. Если мама видела или ей казалось, что видит холодок в наших отношениях с Артёмом, она сразу начинала нервничать, страдать, дёргать меня вопросами, прилагаю ли я все усилия, чтобы муж был доволен? Может быть, я плохо стараюсь? Может быть, стоит умерить карьерные притязания и посвятить себя полностью семье?

Конечно, я не рассказывала ей о своих переживаниях после переезда в Москву. Мама была на седьмом небе от счастья. Шутка ли, зятя позвали возглавить крупнейшее архитектурное бюро страны! Огромная квартира в центре города! Служебная машина с водителем! Заработная плата с бессчётным количеством нулей!

Чем больше времени проходило с марта, тем мрачнее и напряжённое становилась мама. Порой мне было невыносимо думать о том, чтобы выйти с ней на видеосвязь, где она опять увидит наш сегодняшний интерьер: старомодные обои, продавленный диван, кухню из эпохи «евроремонтов» и поймёт, что мы всё ещё не вернулись домой.

Но я больше не могу врать и выкручиваться, придумывая, как хорошо всё у Артёма на работе и когда примерно мы могли бы съехаться обратно.

Я звоню ей, отрепетировав предварительно речь. Когда я вижу мамино лицо, я думаю, как бы мне хотелось сейчас сидеть с ней рядом, чтобы она гладила меня по голове и соглашалась с любой моей глупостью, как это было в детстве.

— Мамочка, — пытаюсь сказать я, но голос пропадает. Я откашливаюсь. — Мамочка, я очень тебя люблю. Я хочу кое в чём тебе признаться.

Мама резко прикрывает рот рукой.

— Артём выгнал тебя? — спрашивает она изменившимся голосом. — Что ты натворила?!

— Мама, я не сделала ничего плохого. Артём встретил другую женщину и больше не хочет жить со мной. — Я начинаю нервно дёргать локон, выбившийся из пучка.

— Когда это произошло? Тогда же, когда вы въехали в эту халупу? Ты столько времени мне врала?

— Мама, я просто не могла тебе сказать. Мне было страшно тебе признаваться.

— Надя, дочка, это же ты что-то сделала не так? Я ведь говорила, муж — голова, а жена — шея. Артём — взрывной человек,