Я кивнул.

После чашки бульона, вызвавшей резь в желудке, воспоминание о лиловых галифе Кума не вызвало дрожи. Поты лыты мяты пады. Почему надо было цеплять тебя наручниками? – удивился Евсеич наивному вопросу. Да по великим законам единого социалистического государства! Места тут глухие. Господь все видит, конечно, но некогда ему, он крутит всю небесную механику. За бывшим лагпунктом есть болото, в нем трупов навалено сверх меры. Как бревен. Лишних врагов народа выкашивали. Так и лежат целехонькие. Спасать их у Господа времени не было, хоть так помог. Возопят иерихонские трубы, они сразу встанут. Колоннами по четыре на Страшный суд! Там разберутся. Справедливость восторжествует. И мы с тобой доберемся до Большой лиственницы! Установим прямую связь с неизвестными разумными силами Космоса. Пора. Из-за меня, пожаловался он, семь сибирских городов спорят. Томск, Новосибирск, Колпашево, Тобольск, Нижневартовск, Кемерово, Стрежевой. Все хотели бы от меня чего-нибудь. Вот я, как брат Харитон, научусь заглядывать в будущее. Получу, так сказать, возможность для маневра. Возвращу людям потерянное. Дома куплю, молодые пусть рожают. А потом, со всеми рассчитавшись, уединюсь лет на триста. Спрячусь в каком-нибудь дальнем поселке. Домик с садиком, послушная женщина. Портфель у меня уже есть. Знания приобрету.

– А знания-то зачем?

– Вот глупый, – благодушно удивился Евсеич. – Да затем, чтобы дураков ссаживать с цепи, вот как тебя. У меня отец учился в артиллерийском училище. На День победы придумал вывесить звучный транспарант «Наша цель – коммунизм». Понятно, получил срок. По законам единого социалистического общества. Я всех озолочу, всех успокою, а потом уединюсь. Есть одно местечко на Алтае, может, там спрячусь. На горе несколько домиков, внизу скотская ферма. Зона неизвестной природной аномалии, – похвастался. – Спускаются молодые бабы к ферме за каких-нибудь пятнадцать минут, а обратный путь всегда занимает у них чуть не час. А если на ферму наведывается начальство, то вообще приходят только утром.

28

С Кумом сложнее.

Евсеич сам вспомнил о Куме.

В сорок первом, рассказал, лагпункт расширили.

Пришли новые баржи. Врагов народа выгнали на берег, расставили на плотах пулеметы. Раньше только лесные люди здесь по тайге бегали – голые, без кашне, теперь послышались живые голоса. Гей-та гоп-та гундаала задымила дундала. Все новое, жизнь новая. На вышках «скворцы» в форме, в кабинете – черноволосый майор Заур-Дагир в фетровых бурках. Рядом лысенький приезжий капитан в золотых очках. Лобастому коротконогому Куму оказали доверие («Крепко стоит на родной земле!»). Он единственный из местных присутствовал на многих допросах. Молодой был, нравилось после допросов убирать кабинет. Тянуло поднять тяжелую телефонную трубку, посоветоваться с Иосифом Виссарионовичем, но опасался. Интересно было смотреть, как крутятся на допросах враги народа. Особенно один беспощадный антисоветчик по прозвищу Офицер. Худой, будто начехлили кожу на костяк, а все равно бывало обделывался.

«Ты вот скажи, почему лесные нас боятся? Почему бегают? – рассудительно спрашивал майор. – Ты ученый человек. Тебя для чего учили? – повышал голос. – Ты скажи, как нам завести осведомителя среди лесных? Как сделать, чтоб его среди них не опознали? Как из него вытравить лагерный запах? В Москве, – напоминал Офицеру, – ты за неделю до ареста начал сжигать бумаги с собственными записями. Думал, в органах не дознаются?»

Офицер беспомощно кивал.

«О лесных людях было в сожженных бумагах?»

«Не очень много».

«Но было?»

«Да».

«Передать фашистам хотел?»

«Да как же. Я наоборот – сжигал», – крутился антисоветчик.

«Значит, от нас хотел скрыть. – Майор прибавлял строгости. – По нашим сведениям ты офицер германской армии».

«Это верно», – соглашался Офицер.

«В конце тридцатых окончил офицерскую Бранденбургскую школу».

«И это верно».

«На Кавказе укрывался от органов. На Алтае и в Сибири агитировал выступать против соввластей».

«И это верно», – безнадежно соглашался Офицер.

Худой, как скелет, написал такое признание. «Я офицер разведывательной службы германской армии, фашист, настоящий националист по своим убеждениям. Тайно закончил офицерскую Бранденбургскую школу. Считал обязанным сделать все возможное, чтобы ослабить мощь великого Советского государства, непримиримого врага фашистской Германии. На Кавказе активно разведывал места для высадки парашютных десантов. На Алтае настраивал местных жителей против соввласти. В Сибири изучал местоположение резервных частей, вербовал лесных для подпольной работы».

В лагпункте масса уголовников.

Социально близкие, а отношение к труду плохое.

Труд – основное условие человеческого существования, а никак им этого не докажешь. Разве только стволом винтовки. А Офицер работал всегда. Не важно, что враг народа, работал. Правда, умудрился старыми газетами оклеить барак так, что статьи скрытых троцкистов постоянно попадались на глаза. Кум, вспомнил Евсеич, об Офицере отзывался презрительно. Какой к черту офицер? Фашист, вейсманист-морганист, четыре глаза! Так, кстати, называл Офицера приезжий лысенький капитан НКВД – сам в золотых очках. В лагпункте Офицера всяко третировали, собирались убить, пришлось перевести его в отдельный барак. Кум как ни ворвется с целью противопожарного отношения, Офицер сидит и портит глаза какими-то бумагами.

«Давай подробнее о лесных, – предлагал майор на допросе. – Партия создает тебе условия для работы. Разоружись перед партией. Сперва об этих лесных. Звери они или люди?»

«К человеку, пожалуй, ближе».

«Чем питаются? Почему не замерзают зимой?»

«А ягоды, орехи, грибы? Тут много всего, – чесал худую руку Офицер. – Мелких зверюшек много. А насчет морозов, чего такого? Чукчи веками на льду живут, нисколько не замерзают».

«А почему лесные летом рыжие, а к зиме светлеют?»

«Скорее всего, сезонный окрас меняется».

«Ну, ну, – предупреждал майор. – Знаем мы их окрас! У троцкистов он всегда один!

Ночи летом в тайге тихие, пустые, как в церкви. Приказ пришел: отловить парочку лесных, отдать худому Офицеру. Лесные, кстати, отличились – тайком унесли с вахты часы-кукушку. Вот зачем им? Мало своей? Каждое утро достает вохру, стучит непрерывно. Сырые болота за бараками тянутся до конца света, там стали искать лесных. Дважды натыкались на Болотную бабку. Эта катает шишки, смеется, все ей нипочем. Могла бы, дура, сдавать орех, ягоду, грибы государству, а она по лужам, задрав подол! Никаких мыслей о классовой борьбе. У Кума мысль появилась: «Может, того? Может, стрельнуть бабку по законам военного времени?» – «А чего она?» – «Разлагает». – «Нет, приказа на бабку не было». – «Так некультурная же!» – возражал Кум. – «Зато социально близкая».

Потом Офицеру стали выдавать коровье масло. Боялись цинги.