Связь прервалась.

Я вытер вспотевший лоб.

Если поймаю лесную, непременно привезу в Питер.

Володя Ларионов влюбится в деву. Етоев тоже. Он вепс. Этим все сказано. И Романецкий зря говорит про аллергию. У одной девушки, например, была аллергия на мужскую сперму, вот это фокус! Если впереди болото, вернусь. Если гнус навалится, тоже сбегу к реке. Там, у воды, надежнее. У воды всегда надежнее. Кстати, Антон запросто мог воспользоваться водой. Может, его даже не убили. И не потерялся он, а сознательно кочует. В деревне ведь никто не говорил о нем, как о покойнике. «Еду и выпивку для горстки подлецов!» Это он хорошо говорил. Войду в Питере в бар под руку с мохнатой Пукающей коровой, так и потребую.

За сухими елями снова мелькала тень, опять неприятно бесшумная.

– Кто ты? – крикнул я в еловый сумрак.

– Я! – ответил заикающийся голос.

– Кто это я? – заорал я в полном ужасе.

– Т-т-ты? – не понял заика. – От-т-ткуда мне знать?

18

Оказывается, меня ждали.

Заика только прикладом меня не подталкивал.

– Ш-ш-шляются, суки!.. Выт-т-таптывают траву!..

Никакой травы под ногами не наблюдалась. Шуршала перепрелая хвоя, заика покрикивал:

– П-п-пошевеливайся!

Многолетнее соседство с лагпунктом не прошло для деревни даром.

Не зря мужики в клубе покуривали в ладошку. Я даже начал подозревать, что заика представляет не что иное, как определенные силы. Но он вывел меня к заимке.

Небольшая изба.

Срублена в лапу. Нижние венцы из лиственницы.

Внутри нары и железная печурка с трубой, выведенной в оконце.

На нарах сидел, откинувшись на стену, брат Харитон. Он обрадовался, увидев меня, черные усики дрогнули. «Видишь, – сказал, – как дух в тебе бродит». Светлые кудри путались с волосами прижавшейся к нему Евелины. «Ничего на свете мне не надо…» В распущенном состоянии волос у нее оказалось так много, что все плечо Святого было покрыто длинными рыжеватыми прядями. Меня грубо толкнули на скамью, намертво пришитую к полу и к стене кованными железными скобами. Потрескавшееся стекло в оконце с трубой совсем запылилось, но дверь наружу была открыта. Заика буркнул: «Ну я тут рядом».

И вышел.

«Ты, пацан, с какой улицы?» – хохотнул вдали сыч.

– Вот как дух в тебе играет, да? – сказал Святой так, будто перед ним на скамье сидела несчастная Маша. – Наверное, думал, что своей волей идешь? А вот нет, не по своей, – засмеялся, крепче прижимая к себе Евелину. – Определенные силы. Все они. Дунут-плюнут, а люди трясутся, как холодцы.

Евелина прижалась к нему крепче:

– Аха.

– Ничего своего, все чужое, – выдохнул Святой. По-моему, он даже не видел меня. Не знаю, что ему казалось, но обращался он как бы и не ко мне. Даже не знаю, что ему представлялось, когда все-таки вперял в меня взгляд. Может, определенные силы. – Все идут. Только осознанность не всем открыта. Многое увидишь, многому не поверишь. А принесешь новости, кого они обрадуют?

19

-Аха…

Глаза подведены, шея закутана.

Не обязательно от комаров, подумал я. А Святой опять засмеялся:

– Все предадут. Всех обойдешь, все откажутся.

– И она? – указал я на Евелину.

Святой даже не удивился.

Крикнул:

– Артемий!

Заика вошел.

Умело прижал меня к стене. Клочья сухого мха оцарапали щеку. Щелкнули наручники.

– Защита? – выдрался я из его рук, огромных, как рукавицы. – От чужих программ?

Святой покачал головой. Он точно меня не видел. Прижимал Евелину крепко, но и ее не видел. Со сладкой глупостью в глазах, в кудрях мохнатых, как болонка. Наиля точно назвала бы ее сукой.

20

Все ушли.

Наручники позволяли сидеть или лежать.

Так всегда бывает, решил я, когда выскакиваешь на улицу в домашних тапочках и спортивных штанах. Даже до двери не мог дотянуться. Подозрения мадам Генолье теперь не казались мне безосновательными. Безумно испугался, когда в кармане затренькал, задергался спутниковый телефон.

Роальд? Архиповна?

Но звонила Маришка.

«Кручинин, вы мне, наверное, изменяете?» – тоже грузила меня своей программой.

«Нет, просто у меня активная жизненная позиция», – попытался отбиться я.

«Смешной пупсик! – она, конечно, с меня угорала. – Хотите, зайду?»

Я представил, как она поднимается по лестнице, звонит и, не дождавшись звонка, открывает незапертую дверь. Черная мгла выгоревшей квартиры, вода, налитая пожарниками, запах пожарища. Маришка точно угорит. Когда выскакиваешь на улицу в домашних тапочках, обязательно попадаешь в центр грандиозных событий.

«Где ты взяла этот номер?»

«Заезжала к вам на работу».

«Видела Роальда?»

«Ну да. У него и взяла».

«Разве он не сказал, что я в области?»

«Нет. А вы в области?»

«Вот именно. И не могу дозвониться до Роальда. Позвони ему. Скажи, что я жду звонка».

«А вы зайдете ко мне?»

«Когда вернусь».

21

Не могу сказать, что уснул сразу.

Но уснул. И проснулся только от чужих шагов.

Кто-то кхекал, бродил вокруг избы. Гей-та гоп-та гунда-ала задымила дундала. Дверь была открыта шире, значит, в нее заглядывали, неизвестный знал, что я пристегнут наручниками. «ЧК всегда начеку». Значит не Антон. Тот потребовал бы еду и выпивку для банды подлецов. Неизвестный вслух дивился следам, оставленным перед заимкой. Вонючий дымок махорки заносило в двери. Известно, что в любой толпе два дурака сразу почувствуют и найдут друг друга. Проём как бы закрыло тучей и я увидел на пороге сутулого старичка в застиранной лиловой гимнастерке с пустыми дырками на груди, проверченными для орденов, в бесформенных лиловых галифе. Точнее, когда-то они были такими, теперь все выцвело, как чернила. На голове, длинной, как еловая шишка, плоская кепка с коротким козырьком. На ногах обмотки.

– Чего тебе? – погремел я наручниками.

Старичок осторожно приставил к стене карабин. Так, чтобы я до него не дотянулся.

– Фамилия?

– Моя?

– Фамилия!

– Кручинин.

– Инициалы?

– С.В.

– Статья?