Он был очень смущен, но при своих нынешних безденежных обстоятельствах с большим облегчением услышал, что счет за ремонт будет оплачен его радушным, хотя и невидимым хозяином; никаких вопросов, заверил его механик. Хозяин всегда так делает.

Выпив еще стаканчик виски, он снова тщетно попытался дозвониться до Красавицы и сказать ей, что приедет поздно; но линии по-прежнему были неисправны, хотя метель чудесным образом прекратилась, показалась луна, и сквозь бархатные шторы проглядывал белый, как слоновая кость, пейзаж, усыпанный серебряными искрами. Вновь появился спаниель, который осторожно держал в зубах его шляпу, вежливо повиливая хвостом, словно говоря, что пора домой, волшебное гостеприимство подошло к концу.

Когда дверь за ним закрылась, он увидел, что львиные глаза сделаны из агата.

Розовые кусты застыли, густо укрытые огромными снежными сугробами; проходя к воротам, он задел какую-то ветку, и ледяная горсть снега мягко свалилась на землю, открыв чудом сохранившуюся, последнюю, единственную, прекрасную розу — наверное, последнюю живую розу, уцелевшую среди зимы; она источала такой сильный и изысканный аромат, что казалось, он звенит, как струна в морозном воздухе.

Мог ли этот таинственный, великодушный хозяин отказать Красавице в таком подарке?

Мощный, яростный рев раздался вновь, но уже не вдалеке, а где-то совсем рядом, словно из-за двери красного дерева; казалось, весь сад замер, предчувствуя недоброе. И все же из любви к своей дочери отец Красавицы сорвал розу.

И тут все окна дома озарились неистовым светом, и вслед протяжному многоголосому реву — словно целый львиный прайд — показался сам хозяин.

От крупного существа всегда исходит какое-то более сильное ощущение достоинства, уверенности, присутствия, нежели свойственно большинству из нас. Отцу Красавицы от смущения показалось, что явившийся перед ним хозяин ростом даже выше своего дома: у него было массивное, но подвижное тело, лунный свет поблескивал на его огромной косматой гриве, в зеленых, как агат, глазах, на золотистой щетине тяжелых лап, которыми он схватил его за плечи так, что острые когти пронзили овчинный тулуп насквозь, и встряхнул, как рассерженный ребенок трясет свою куклу.

Хозяин в львином обличье тряс отца Красавицы до тех пор, пока у того не застучали зубы, и затем бросил наземь, на колени, а выскочивший из распахнутой двери спаниель тревожно залаял, пританцовывая вокруг, словно дамочка, на вечеринке у которой вдруг завязалась драка.

— Любезный хозяин, — заикаясь произнес отец Красавицы; но в ответ ему снова раздалось лишь грозное рычание.

— Любезный? Никакой я не любезный! Я Чудовище, и ты должен звать меня Чудовищем, а я буду звать тебя Вором!

— Прости меня, Чудовище, за то что я украл розу из твоего сада.

У него была голова льва, грива и лапы льва, он даже приседал на задних лапах, как рассерженный лев, и все же на нем был надет домашний жакет из темно-красной парчи, а сам он был владельцем этого прекрасного дома и окрестных холмов.

— Я сделал это ради дочери, — сказал отец Красавицы. — Единственное на свете, что ей хотелось получить, была всего одна прекрасная белая роза.

Чудовище грубо выхватило фотографию, которую отец достал из своего бумажника, и посмотрело на нее сперва бегло, а затем с каким-то странным удивлением, словно его посетила некая догадка. Фотограф запечатлел тот особый редкий взгляд, светившийся бесконечной добротой и серьезностью, который иногда бывал у нее, как будто глаза ее обладали способностью проникать сквозь внешние покровы и заглядывать в вашу душу. Осторожно, чтобы не повредить фотографию своими когтями, Чудовище возвратило ее обратно.

— Что ж, отдай ей розу, но взамен привези свою дочь на ужин ко мне, — проворчал хозяин.

Ничего не оставалось, как согласиться.

Хотя отец рассказал, каков из себя тот, кто ее ожидал, увидев его, она невольно вздрогнула от страха, ибо лев есть лев, а человек — это человек, и хотя львы гораздо красивее, чем мы, их красота все же совсем иная, а кроме того, они не питают к нам никакого уважения: да и откуда его взять? Тем не менее страх, который дикие звери испытывают перед нами, гораздо более рационален, нежели наш страх перед ними, и какая-то грусть в его казавшихся почти слепыми, как будто уставшими смотреть на мир, агатовых глазах тронула ее сердце.

Он сел, бесстрастный, как восковая кукла, во главе стола; столовая была обставлена в стиле эпохи королевы Анны, увешана шпалерами — настоящее загляденье. Кроме ароматного супа, подогреваемого на специальной маленькой горелке, все остальные блюда были холодными, хотя и изысканными: холодная дичь, холодное суфле, сыр. Он попросил ее отца брать блюда с сервировочного стола, сам же не ел ничего. Он нехотя признался в том, о чем она уже догадалась, а именно, что ему не нравилось присутствие в доме слуг, потому что, подумалось ей, постоянное присутствие людей слишком живо напоминало бы ему о том, что он не такой, как все; а спаниель весь ужин просидел у его ног, иногда вскакивая, чтобы посмотреть, все ли в порядке.

Какой он был странный. Его ошеломляющая несхожесть с ней самой казалась ей почти невыносимой; его присутствие шокировало ее. Ей казалось, что этот дом безмолвно давит на нее, словно они находились глубоко под водой; заметив его огромные лапы, покоившиеся на подлокотниках кресла, ей подумалось: для любого нежного травоядного это верная гибель. И сама почувствовала себя белоснежно-чистым жертвенным агнцем.

И все же она сидела и улыбалась, потому что так хотел ее отец; а когда Чудовище рассказало о том, как собирается помочь ее отцу обжаловать судебное решение, улыбка заиграла не только на ее устах, но и в глазах. Когда же они все потягивали бренди и Чудовище своим мурлыкающим говорком предложило ей остаться с ним в тепле и уюте, пока ее отец не вернется из Лондона и не уладит свои дела, она заставила себя улыбнуться. Ибо с замиравшим от страха сердцем уже знала, едва лишь он начал свою речь, что так оно и будет и что ее визит к Чудовищу по какой-то невероятной взаимной шкале станет той ценой, которую ей придется заплатить за благосостояние своего отца.

Не думайте, что у нее не было своей собственной воли; просто в ней невероятно было развито чувство ответственности, и, кроме того, ради своего нежно любимого отца она бы не задумываясь пошла хоть на край света.

В ее спальне стояла удивительная кровать из стекла; у нее была своя ванная комната, где ее ждали мягкие, как овечье руно, полотенца и флаконы с ароматными притираниями; у нее даже была своя небольшая гостиная, стены которой покрыты старинными обоями с райскими птичками и китайскими сценками, гостиная, наполненная ценными книгами, картинами и цветами, выращенными незримыми садовниками в оранжереях Чудовища. На следующее утро отец поцеловал ее на прощание и уехал, исполненный возродившихся надежд, что очень ее радовало, и все же она скучала по своему убогому жилищу и по их нищему существованию. Окружавшая ее непривычная роскошь казалась особо трогательной, потому что все это не доставляло никакой радости хозяину, которого она не видела больше весь день, как будто не он, а она его напугала, хотя спаниель приходил и сидел подле нее, чтобы составить ей компанию. В тот день на собаке было надето великолепное бирюзовое колье.