дорийским с точки зрения языка и общественных институтов, поэтому в нем не прослеживаются какие-либо внутренние этнические противоречия. Беотийцы, речь которых представляла собой определенное смешение диалектов, в более позднее время тем не менее также, очевидно, считали себя единым племенем.

2. В других местах захватчики составляли меньшинство, под властью которого оказались люди, происходившие из разных племен. Подобная ситуация четко прослеживается в Спарте, где правители и те, кто находился в подчиненном по отношению к ним положении, говорили на дорийском диалекте, и в Фессалии, где диалект, на котором разговаривало завоеванное население, повлиял на единый язык этого региона более позднего времени больше, чем диалект, использовавшийся захватчиками.

3. Другие области, такие как внутренние районы Аркадии, не были завоеваны. Или, возможно, диалект, на котором говорили местные жители, доминировал над использовавшимся переселенцами. Возможно, именно такая ситуация сложилась в Афинах, если, конечно, захватчики в те времена проникли на их территорию.

Подобные сложности вкупе с географическими особенностями местности способствовали, возможно, еще более сильному, чем в предыдущие периоды, раздроблению. К примеру, судя по всему, объединение всей Аттики под властью Афин произошло далеко не сразу. Вряд ли нам стоит надеяться на то, что мы сможем выяснить, какие чувства испытывали греки, жившие в «темные века», по отношению друг к другу и внешнему миру, но следует обратить внимание на то, что именно в этот период слово «эллины» стало использоваться впервые как самоназвание всех греков. Когда в VIII в. до н. э. контакты заметно упростились, сформировавшееся в Греции общество было единым, в том числе по отношению к внешнему миру, ибо все его представители были эллинами, поклонявшимися одним и тем же богам примерно одним и тем же образом. Решающим, вероятно, стал период сразу после переселения дорийцев, когда все эти разные племена, говорившие на древнегреческом языке, стали жить вместе и сформировали новый народ, во многом отличавшийся от своих предшественников, греков микенской цивилизации, хотя, конечно, судить об этом сложно, так как из источников в нашем распоряжении имеется только керамика. Эта резкая смена направления развития повлияла на незавоеванные территории так же сильно, как и на завоеванные. Что бы ни произошло с захватчиками, подошедшими к Афинам в XI в. до н. э., – изгнали их местные жители или ассимилировали, – кому-то может очень захотеться поверить в то, что традиции микенской цивилизации там будут прослеживаться более четко, чем в районах, где местное население было полностью поглощено или подчиненно захватчиками. Было сделано вполне логичное предположение, что именно через Афины традиции микенской цивилизации передавались более поздним поколениям в форме легенд. Вне зависимости от того, насколько оно справедливо – ведь легенды действительно каким-то образом передавались, – ни память о микенской цивилизации, ни поступательное развитие характерной для нее керамики не позволяют нам предположить, что в других отношениях общество продолжало следовать по заложенному ей пути. Конечно, перемены в материальной культуре произошли, что заметно по костюму и погребальному обряду, но более важно другое – Афины почувствовали себя частью новой, постмикенской Греции, о чем можно судить по изготавливавшейся там керамике, и стали руководить ее формированием.

Во время второй волны переселений были заселены острова и азиатское побережье. Об этом нам известно очень мало. Мы не знаем, что произошло с микенскими греками, жившими в восточной части Аттики, так как в нашем распоряжении имеются только их гробницы, которые в какой-то момент просто перестали сооружаться. Возможно, ситуацию прояснит находка связанного с ними поселения. На одном или двух островах, как и в Арголиде, поселения, где использовалась протогеометрическая керамика, располагаются над слоями с микенскими жилищами и погребениями, что может опять же свидетельствовать о смене населения. В Милете микенское поселение было уничтожено, и наиболее ранняя керамика, найденная в слое, расположенном непосредственно над следами разрушения, очень похожа на ту, которую изготавливали в Афинах на протяжении периода, являвшегося переходным от субмикенского к протогеометрическому стилю. Тот факт, что предание об основании большинства поселений Ионии (если не всех их) сыновьями афинского царя имеет под собой историческую основу, подтверждается общностью языка, сходством племенной организации и празднеств. Находки, сделанные в Милете, свидетельствуют о том, что в XI в. до н. э. почти одновременно с захватом дорийцами Арголиды происходило так называемое ионийское переселение. При этом не все переселенцы были афинянами. Вряд ли в Аттике в то время был настолько большой переизбыток населения, что оно смогло рассредоточиться по всей данной области. Более того, археологические данные эту перенаселенность не подтверждают. Геродот писал, что в Ионии жило смешанное население, в состав которого вошли поселенцы из многих областей Греции, и в нашем распоряжении имеются данные, подтверждающие правдивость его слов. Вероятно, мы можем предположить, что вторжение дорийцев и других племен привело к перемещению разношерстных беженцев, которым Афины предоставили предводителей.

О заселении эолийцами Лесбоса и расположенного напротив него побережья Малой Азии мы знаем очень мало из-за отсутствия археологических данных, что не позволяет нам проследить, как именно оно происходило. Легенда о происхождении основателей от сына Ореста не очень помогает нам в этом. Но наличие связи между диалектом, на котором говорили эти люди, и использовавшимся населением Фессалии и Беотии несомненно, и об этих родственных отношениях помнили уже в V в. до н. э., когда они сыграли некоторую роль в Пелопоннесской войне.

Дорийцы заселили Крит, Родос и Додеканес, а также прилегающую к этим островам часть побережья Малой Азии, причем их количества было достаточно, чтобы в дальнейшем местное население говорило на дорийском диалекте древнегреческого языка. Имеющиеся в нашем распоряжении археологические данные не позволяют нам делать выводы о том, когда дорийцы достигли этих островов. Согласно весьма запутанным легендам, данное событие произошло через несколько поколений после прибытия дорийцев на Пелопоннес. Мы так мало знаем о сложившейся в то время ситуации, что не можем сказать ничего определенного о причинах этого переселения.

Теперь читателю должно стать понятно, насколько в упрощенном и романтизированном виде реальные события предстают в легендах, краткий пересказ которых представлен в начале этой главы. Предание о том, как дорийцы последовали за потомками Геракла, чтобы вернуть свое законное наследие на Пелопоннесе, всегда казалось подозрительным, попыткой оправдать дорийское завоевание земель, принадлежавших, по словам Гомера, Агамемнону и другим царям ахейцев. Вряд ли следует с большим доверием относиться к первым ветвям генеалогического древа спартанских царей, возводивших свое происхождение к Гераклу. Романтическая история о самопожертвовании Кодра может быть искаженной попыткой передать реальные события, связанные с отпором, который переселенцы получили у границ Аттики, или скрыть тот факт, что захватчикам все-таки удалось в нее войти. В то же время в легендах отразились (по