Я решил, что назавтра обязательно предупрежу Верочку, что Мигель — товарищ ненадежный. И что у этого Мигеля подружек как звезд на южном небе.

Только я об этом подумал, как Верочка сорвалась с места и через пять минут вернулась с гитарой. Наверно, попросила у кого-то.

— Только не очень громко… В лагере уже все спят, — попросила она.

— Только шепотом, — сладким голосом произнес Мигель, целуя держащую гриф гитары руку Верочки.

Ну всё! Пропала бедная Верочка! Сейчас Мигель ей замутит голову своим сладким голоском, своими песнями, плясками и монологами.

Мигель взял гитару.

— Саня, не пора ли тебе спать? — спросила мама. — Поздно уже. А мы будем петь тихо…

— Знаю я, как вы тихо поете, — проворчал я, вставая.

И правда, глаза мои слипались. «Ладно, пусть поют, — подумал я. — Им же тоже оторваться надо. Особенно моим. Устают ведь…»

Они пели не очень громко. Правда, мне мешал свет на веранде. Потому что я хотел увидеть гору. Хотя бы на мгновение. Чтобы сказать ей «спасибо» за то, что все мои оказались здесь, на этой веранде. Мама, папа и их друзья, которых я давно считал и своими друзьями.

Я хотел сказать, что верю ей, несмотря ни на что. Ей, и Тому, Кто поставил ее здесь. Кто разрешил ей поговорить со мной…

Я едва успел об этом подумать, как моментально заснул.

Весь следующий день мои родители и их друзья провели, разгуливая по поселку и валяясь на пляже. Я готов был завыть, но Верочка не отпустила меня с ними. У меня на руках появилась какая-то сыпь, вроде аллергии. Возможно, от какого-то из местных растений. Мама героически решила остаться со мной, но я стал прогонять ее к морю. Когда еще выберется!

Я провел полдня, рисуя букет полевых цветов, собранных Верочкой.

И который раз, сравнивая цветы со своим рисунком, думал о том, что от настоящих цветов до моего рисунка расстояние как до солнца. Или даже больше.

Вроде бы и получается, и краски не плывут, а не то!

Не то, и всё!

Кое-как завершив этюд, я свалился на кровать, не отмыв рук. Ох и красивые у меня руки!

На сыпи — пятна краски: синей, зеленой, желтой!

Нарисовать бы эти руки! Умения не хватит…

Пришлось сделать усилие и идти руки мыть. После чего я благополучно заснул, пока меня не разбудили на обед.

Вечером все снова собрались за столом. Шутили и смеялись, а Мигель вовсю ухаживал за Верочкой.

Благодаря стараниям докторши сыпь к вечеру почти прошла.

Правда, веранду изолятора посетил начальник лагеря и вежливо предупредил, что ночевать в изоляторе моим родителям и их друзьям больше не следует.

— Это может быть неправильно истолковано, — пояснил начальник. — Мы не имеем права сдавать лагерные помещения.

Все всё поняли. Поэтому во вторую ночь песен никто не пел, и все рано разошлись спать. Все, кроме, кажется, Мигеля.

Как вы думаете, какую картину я застал, проснувшись на следующее утро? Правда, я проснулся поздно: родители и Верочка дали мне отоспаться.

Итак, я вышел на веранду и увидел Мигеля, рисующего портрет Верочки.

О-ля-ля! Вот так чудеса!

Верочка, конечно, хорошая натура. Даже я смог это оценить!

Волосы Верочки просвечивали на солнце. Загорелое лицо и белый халат, состоящий из множества оттенков желтоватого, оранжеватого, голубоватого и других, чистых и сияющих, цветов. Все это на охристом фоне горы. Охристом, в разноцветных точках васильков, клевера и других цветов, чьих названий я не знал.

Верочка прекрасна, но Мигель!

Мигель взял в руки карандаш и кисточку!

Я впервые видел работающего над этюдом Мигеля.

Я подошел к нему сзади и стал наблюдать. Здорово! Он работал здорово! Мазки летели, как птицы, и ложились именно туда, куда требовалось. На листе бумаги оживала Верочка, словно сотканная из солнечных бликов.

Мама не дала мне насладиться процессом. Она обняла меня за плечи и тихонько сказала на ухо:

— Уйди. Спугнешь.

— Что?

— Пошли завтракать в палату. Пусть рисует. Не спугни.

— Что?

— Что-что! Вдохновение… — вздохнула мама и взъерошила мои волосы. — Может, еще что-то…

Мы уже закончили завтракать, а Мигель все никак не мог оторваться от портрета. Идиллию нарушили две маленькие девчонки, которые, как на аркане, притащили на веранду изолятора такого же мелкого, как они, упирающегося мальчишку.

— Вера Петровна, Вера Петровна! — щебетали они. — А Фёдоров коленку разбил, а к вам идти не хочет! Он зелёнки боится! Он трусит! Вера Петровна!

Коленка у мальчишки оказалась и впрямь разбитой. По пыльной ноге текла кровь. Верочка вскочила и кинулась обмывать ногу и обрабатывать ранку, а Мигель остался сидеть на веранде.

Он положил кисточки, опустил руки и уставился в пространство.

Даже вопли мученика от зелёнки не поколебали его. Он сидел не шевелясь.

Портрет был завершен.

— Вера Петровна, вы красивая! — щебетали девчонки, прыгая рядом с портретом. — А вы похожи! А у вас белый халат!

— Да, да… — отвечала Верочка. — Идите, идите. Идите, не падайте больше…

После завтрака все собрались в нашей палате на «военный совет». Требовалось решить, что делать дальше. Возвращаться в Москву или…

Можно догадаться, что решили. «Или» конечно же.

— Остаемся на неделю! — провозгласил Мигель. — А может, и на две!

— Мне надо на работу сообщить… — волновалась Жанна. — Может, я здесь какой-нибудь сюжет накопаю?

— Копай, копай! — отозвался Мигель. — А просто в море купаться — слабо? Обязательно надо что-то копать?

— Это ты у нас свободный художник кисти. Неизвестно, на что живешь, — возразила Жанна. — А я — нанятый художник слова.

— Кто на что учился! — парировал Мигель.

— Кто как приспособился… — вздохнула мама.

продекламировал Иваныч.

— Гм! — пожал плечами Мигель. — Тоже мне… «свиватель»! Много ли сам «свил»?

— Надо идти в поселок и свивать — тьфу! — снимать квартиру, — заключил папа.

— Две квартиры, — не согласился Мигель. — Или три! — усмехнулся Иваныч. — Бери больше, кидай дальше.