Может, это и несколько чрезмерно, применять такую штуку против одного вшивого зеркала. В конце концов, Баллард начала работу голыми руками.

«Странно, что они не сделали их ударопрочными. Но удобно».

Кларк встает, берет блок. Отражение смотрит на нее; его глаза, чистые, но не пустые, кажется, чем-то удивлены.

— Мисс Кларк? С вами все в порядке? — Это Лабин. — Я слышал…

— Все прекрасно, — говорит она задраенному люку. По всей каюте рассыпано стекло. Один упрямый осколок с полметра длиной висит в раме шатающимся зубом. Лени протягивает руку (куски зеркала падают с бедер) и стучит по нему. Тот падает на палубу и разбивается.

— Убираюсь по дому.

Лабин ничего не отвечает, и она слышит, как его шаги удаляются по коридору.

Похоже, с ним все будет нормально. Прошло уже несколько дней, и Кен честно держит дистанцию. Между ними нет никакой сексуальной химии, ничего, что заставило бы их вцепиться друг другу в горло. Непонятно, что он сделал с Ланой Чунг, что вообще между ними произошло, но тут этого явно не случится. Предпочтения Лабина крайне специфичны.

Коли на то пошло, предпочтения Кларк тоже.

Она встает, голова склонена, чтобы не врезаться в металлическую накипь на потолке. Под ногами хрустит стекло. Обнаженная переборка за зеркалом масляно блестит во флуоресцентном свете; ребристое серое лицо всего лишь с двумя выдающимися чертами. Сферическая линза, размером меньше ногтя, заботливо скрыта в одном из верхних углов. Кларк вытягивает ее из паза и секунду держит, зажав между указательным и большим пальцами. Крохотный стеклянный глаз. Она бросает его на светящуюся палубу.

Также там есть имя, проштампованное на ребрах сплава: «Хансен Фабрикейшн».

С тех пор как Лени прибыла сюда, она в первый раз видит название бренда, только на плече каждого гидрокостюма красовалось лого Энергосети. Почему-то это кажется странным. Она проверяет световую дорожку, бегущую по всей длине потолка: белая и без каких-либо надписей. Аварийный гидрокс[12]в углу, рядом с люком: дата проверки Минтранспорта, спецификация, но никакой марки производителя.

Она не понимает, следует ли придавать этому какое-либо значение.

Наконец одна. Люк задраен, наблюдение закончилось — даже ее собственное отражение разбито без всякой надежды на поправку. В первый раз Кларк чувствует настоящую безопасность, находясь в брюхе станции, однако не знает, что с ней делать.

«Возможно, теперь я могу чуть-чуть расслабиться».

Она поднимает руки к лицу.

Поначалу Лени кажется, что она ослепла; для глаз без линз каюта становится слишком темной, стены и мебель превращаются лишь в условные тени. Она вспоминает, как постепенно уменьшала освещение в дни после ухода Баллард, погружая во мрак каюту, а потом и каждый уголок на «Биб». Лабин поступал так же, хотя они никогда не говорили об этом.

В первый раз она ставит под вопрос собственные действия. Они не имеют смысла; линзы автоматически компенсируют изменения в уровне окружающего света, постоянно доносят до сетчатки один и тот же оптимальный уровень интенсивности. Зачем жить во тьме, которую даже не воспринимаешь?

Она слегка увеличивает освещение; в каюте становится светлее. Глаза коробит от ярких цветов, выделяющихся на сером фоне. Гидрокс флуоресцирует оранжевым; датчики подмигивают красным, синим и зеленым; ручка на ящике в переборке — маленькое восклицание желтого. Лени уже не помнит, когда в последний раз обращала внимание на цвет; линзы извлекают из темноты даже самые слабые изображения, но весь спектр теряется в процессе. Только сейчас, с зажженным светом, краски вновь властно заявляют о себе.

Ей это не нравится. Здесь они кажутся грубыми и неуместными. Кларк снова вставляет линзы, уменьшает яркость, возвращая обычное мерцание. Переборка затухает до привычного и слабого сине-пастельного цвета.

«Тем лучше. Заодно не стану слишком беспечной».

Через пару дней «Биб» будет кишеть командой. Кларк не хочет привыкать к тому, что придется выставлять себя напоказ.

Поначалу оно не походило на человека. Даже не казалось живым. Скорее выглядело как куча грязных тряпок, которую кто-то бросил у подножия пилона отеля «Камби». Джерри Фишер и не взглянул бы на него лишний раз, если бы поезд наземного метро не просвистел над головой, выбрав правильный момент, и сегментированные полосы света стробоскопами не ударились о землю.

Он пристально взглянул на это. Глаза, сверкающие в тени, поймали его взгляд.

Джерри не сдвинулся с места, пока поезд не скользнул прочь. Мир снова вернулся к грязноватым приглушенным краскам. Тротуар. Полосы кудзу[14]над дорогой, серые и задыхающиеся из-за постоянных брызг бетонной крошки. От облачных гряд слабо отражались неон и лазеры реклам.

И вот это создание с глазами, куча грязных тряпок, прислонившаяся к столбу. Мальчик.

Маленький мальчик.

Это то, что ты делаешь, когда действительно кого-то любишь. Так любила говорить Тень. В конце концов, малыш мог здесь умереть.

— С тобой все в порядке? — спросил он наконец.

Куча тряпок слегка сдвинулась и захныкала.

— Не бойся. Я тебе ничего не сделаю.

— Я потерялся, — ответил ребенок очень странным голосом.

Фишер сделал шаг вперед.

— Ты — беженец?

Ближайшая зона для беженцев находилась в ста километрах отсюда и хорошо охранялась, но иногда кто-нибудь оттуда все-таки удирал.

Глаза покачнулись из стороны в сторону: нет.

«Хотя что еще он мог сказать? Может, боится, что я отправлю его назад».

— А где ты живешь? — спросил Джерри и наклонился поближе, чтобы услышать ответ.

— В Орландо.

Ни намека на азиатский или индийский акцент. В детстве мать всегда говорила Джерри, что несчастья равнодушны к цвету кожи, но сейчас он уже имел свое мнение на этот счет. Речь мальчика выдавала в нем американца. Не беженец, получается. Значит, скорее всего, его кто-то будет искать.