Куз. Мне это понравилось.

– Еще бы.

– Ну так пойдем, наберем себе.

Я побежала в сарай, чтобы найти мешок.

Был конец июня, и влажность продолжала усиливаться. Земля была сырой от дождя, прошедшего ночью. Мы шли по большому лугу, и там, где земля не высохла, приходилось идти по хлюпающей грязи. Кузнечики, бабочки и маленькие птицы легко и быстро порхали прямо перед нами. Мы подошли к ржавой проволочной ограде, отделявшей луг от леса. Поскольку ежевика любит солнце, сказал Джо, то лучше всего ее искать по краям тропинок и там, где лес встречается с полем. Двигаясь вдоль ограды, мы скоро подобрались к огромным колючим кустам ежевики с толстыми, жирными, темными ягодами. Первая ягода, которую я положила в рот, оказалась такой кислой, что я ее выплюнула. Джо объяснил, что надо рвать только те ягоды, к которым едва можно прикоснуться. Та, которую ты сорвала, еще недостаточно созрела для того, чтобы ее можно было есть.

Мы поднимались на холм вдоль ограды, собирали ежевику и ели ее столько, сколько хотелось. Джо рассказал, что все лето проводит в лесу, собирая разные ягоды, еще совершает рейды в сады за вишнями, грушами и яблоками, а потом прокрадывается и на чьи-то грядки, чтобы стащить помидоры, огурцы, картофель и бобы.

– Только тогда, когда этого всего там слишком много, – добавил он. – Я никогда не беру того, чего выросло мало. Это воровство.

– Больше похоже на то, как это собирают птицы и еноты, – сказала я.

– Вот это другой разговор, куз. Хотя, должен признать, не все такие добрые.

Время от времени, сказал он, фермеры, которые обнаруживают его в своих садах или полях, целятся в него из пистолета. Как-то сидел он на яблоне на заднем дворе того разукрашенного дома дантиста в Байлере, и тут вся семейка вышла в патио на ланч, и ему пришлось просидеть на дереве, не пошевелившись, целый час, как белке, которая надеется, что охотник ее не заметит. Самое плохое, что с ним когда-нибудь приключалось, это было то, когда за ним кинулась дворовая собака и он потерял фалангу, не успев перелезть через забор. Джо усмехнулся, вспомнив это, и вытянул руку.

– А этот палец не воровал.

Когда наши мешки наполнились, мы пошли назад через живую изгородь в «Мэйфилд». В лесу за оградой, в середине жаркого летнего дня, стояла тишина. У сарая мы остановились попить из водопроводного крана над корытом, пригладили волосы под краном, и вода потекла по нашим лицам.

– Может, мы еще пособираем, куз, – сказал Джо, вытирая щеки.

– Конечно, куз, – сказала я и тоже вытерла щеки.

Джо пошел по дороге, а я повернула к дому. Только я приблизилась к портику, как Лиз вышла из двери.

– Мама звонила, – сообщила она. – Она будет здесь через два дня.

В тот день мы с Лиз сидели около бассейна, разговаривали о приезде мамы и ели ежевику, пока наши пальцы не почернели. Прошло четыре недели и шесть дней, с тех пор как мама порвала с Марком Паркером и избавилась от него. Хотя мне очень нравился Байлер и меня очень разволновало знакомство с дядей Тинсли и встреча с семьей папы – даже с этим сварливым дядей Кларенсом, – мне действительно не хватало мамы. Мы были, как она всегда говорила, племя троих. Все, что нам было нужно, так это мы трое. Мне очень многое хотелось обсудить с мамой, больше всего моего папу, а еще мы с Лиз хотели узнать, какие у нее планы. Вернемся ли мы обратно в Лост-Лейк? Или куда-нибудь еще?

– Может, пока останемся здесь? – сказала я Лиз.

– Может быть, – сказала она. – Это же и мамин дом тоже.

С тех пор как мы приехали, мы все время приводили в порядок вещи дяди Тинсли, но в таком месте, как «Мэйнфилд», надо было еще много сделать. Спустя два дня после маминого звонка мы вытаскивали банки и ящики и вдруг услышали звук «Дарта», подъезжавшего к портику.

Мы с Лиз кинулись вниз по ступенькам, и тут как раз мама вышла из машины, за которой тянулся небольшой бело-оранжевый прицеп. Мама была в своем красном бархатном жакете, несмотря на то, что было лето, волосы подняты наверх, как она делала, когда собиралась идти на прослушивание. Мы втроем обнялись посреди дороги, смеясь и что-то выкрикивая, а мама все говорила – «мои дорогие», «мои детки», «мои драгоценные девочки».

Дядя Тинсли вышел из дома, прислонился к одной из колонн портика и наблюдал за нами, скрестив руки на груди.

– Славно, что ты все-таки забежала сюда, Шар, – сказал он.

– Мне тоже приятно повидать тебя, Тин, – сказала мама.

Мама и дядя Тинсли стояли и смотрели друг на друга, а я начала тараторить обо всем веселом, что мы живем в ее комнатах в «птичьем крыле», чистили бассейн, ездили на «Фармале», ели персики и собирали ежевику.

Дядя Тинсли прервал меня.

– Где ты была, Шар? – спросил он. – Как ты могла уехать и оставить этих детей одних?

– Нечего меня судить, – сказала мама.

– Слушайте, пожалуйста, не воюйте, – сказала Лиз.

– Да, давайте вести себя прилично, – заявила мама.

Все пошли в дом, и мама стала разглядывать весь этот хаос.

– Господи Иисусе, Тин! Что сказала бы мама?

– А что она сказала бы о том, кто бросил своих детей? Но как ты говоришь, давайте вести себя прилично.

Дядя Тинсли пошел в кухню делать чай. Мама стала ходить по гостиной, поднимая хрустальные вазы и фарфоровые фигурки из коллекции своей мамы, старые бинокли ее папы в кожаных чехлах, семейные фотографии в серебряных рамках. Она изо всех сил пыталась удалить это место и свое прошлое из своей жизни и вот теперь снова оказалась тут. Мама смеялась и покачивала головой.

Дядя Тинсли вернулся с серебряным подносом, где было все, что нужно для чая.

– Снова быть здесь – так печально, так странно, – вздохнула мама. – Я чувствую старый озноб. Моя мать всегда была такой холодной и отдаленной. Она никогда по-настоящему не любила меня. Единственное, что ее заботило, – внешний вид и соблюдение приличий. И папа любил меня неправильно. Во всем этом было какое-то несоответствие.

– Шарлотта, какая чепуха, – возразил дядя Тинсли. – Это всегда был уютный дом. Ты была маленькой девочкой папы – по крайней мере, до твоего развода, – и ты это любила. На самом деле под этой крышей не происходило ничего плохого.

– Потому что мы притворялись. Мы умели замечательно притворяться. Мы все были специалистами по притворству.

– Не смеши меня, – сказал дядя Тинсли. – Ты всегда все преувеличивала. Любила создать свои собственные маленькие драмы.

Мама повернулась к нам:

– Понимаете, что я имела в виду, девочки? Видите, что здесь происходит, когда вы пытаетесь сказать правду? На вас тут же нападают.

– Давайте просто выпьем чаю, – предложил дядя Тинсли.