Девушки, с которыми он встречался, были красивыми и не очень, они были легкомысленны, серьезны, интеллигентны и вульгарны. Не только слова, но и интонации, которыми он пользовался, говоря с ними, каждый раз были одни и те же. Работа моя была нетрудной: я переводила знакомые слова на русский, смотрела на людей вокруг, слушала пианиста и знала, когда мой друг спросит о планах девушки на будущее, когда кокетливо улыбнется, когда поблагодарит девушку за встречу и пообещает ей позвонить. Вернувшись в Хельсинки, он звонил мне, чтобы поделиться. У него не было друзей, телефонные разговоры со мною заменяли ему личное общение, говоря, он не жалел денег на телефонные счета. Он ставил там перед собою бутылку девяностоградусной финской водки, пил рюмку за рюмкой и говорил. Я же обычно перемещалась по кухне, сгибая шею чуть не к самому плечу, чтобы держать трубку у уха, одновременно готовила ужин, мыла посуду. В конце концов, приготовив ужин, я хотела и никак не могла закончить этот долгий разговор, в то время как моя голодная семья ходила кругами, бросая на меня выразительные взгляды.

В молодости он был пилотом Finnair, он летал по всему миру, он любил новые страны, новых людей, любил приключения. Он знал много женщин. Выпив, он не стеснялся рассказывать мне такие вещи, о которых не говорят приличные люди, я удивлялась, почему я должна все это выслушивать. Но я не могла его остановить, потому что он всегда жаловался, что ему больше не с кем поговорить. Однажды я болела, сидела в кровати с бронхитом, кашляла, держа телефонную трубку, и в паузах между приступами кашля слушала его всхлипывания и страстные признания, как высоко он ценит нашу дружбу.

Когда-то он был женат, но женитьба прошла для него незаметно. Это было время, когда он перестал летать и начал собственный бизнес, время зарабатывания денег, когда он даже ел с телефонной трубкой у уха. Его жена делала домашние дела, смотрела телевизор, ложилась спать, а он продолжал работать. Однажды она погрузила вещи в грузовик и уехала.

Когда, наконец, он смог позволить себе расслабиться, он понял, что снова свободен, а еще он заметил, что в газетах много брачных объявлений женщин из Восточной Европы, ищущих свою судьбу на Западе. К тому времени ему было уже сорок пять, он много пил, выпив, звонил мне и делился мечтой о том, как он женится на ласковой русской женщине, заведет с нею шестерых детей, купит маленький самолет и, выйдя на пенсию, будет развлекать детей полетами.

Он был первым человеком с Запада, которого я узнала лично. Многие вещи звучали по-английски по-другому, чем я бы их восприняла на своем родном языке. Сначала я искренне верила каждому его слову об одиночестве и поиске спутницы жизни. Позже, когда количество девушек, которым я переводила, все увеличивалось, и не было видно конца, я начала казаться себе наивной и глупой. В это время я уже перестала принимать всерьез его пьяные декларации, и хоть я не была достаточно решительна, чтобы совсем прекратить эти разговоры, я раздражалась всякий раз, когда мне приходилось его слушать, потому что считала, что у меня самой более серьезные проблемы, о которых он никогда не спрашивал.

Однажды он рассказал мне о новой девушке из маленького карельского городка, которую он пригласил к себе. Он также рассказал о красивой рок-певице из Эстонии и попросил меня помочь организовать ей визу. Я сказала, что с моей точки зрения, приглашать к себе девушек по очереди нехорошо, поэтому я ничего не буду организовывать. После паузы он заметил, что это не мое дело. Я согласилась, но добавила, что тогда нет причин беспокоить меня, названивая каждый день. Он бросил трубку, я подумала, что теперь, наконец, не буду терять время на его звонки, но через две недели он снова позвонил и смущенно и серьезно сказал, что две недели кажутся ему уже вполне достаточным сроком, и я была рада его слышать, потому что не люблю ни с кем ссориться.

Он ни о чем меня больше не спрашивал, но продолжал делиться. Он рассказывал о своих ночных поездках в Карелию по диким и опасным карельским дорогам, по которым ездил совсем один, окруженный ночным пространством. Он рассказывал о своих встречах с рок-певицей в Таллинне, говорил, что эта девушка всегда просит у него денег, что она так красива, что он дает ей все, что она просит. Я удивлялась, что же, на самом деле, заставляет его странствовать по темным карельским лесам или плавать на пароме к подозрительной красавице, или тратить сотни долларов на телефонные звонки, часами об этом рассказывая. Я не удивилась, когда он сказал мне, что карельская девушка беременна, но так как у нее очень трудный характер, он решил, что они не подходят друг другу, и дал ей денег на устранение проблемы. Я удивилась, когда он позвонил снова и сказал, что беспокоится о ней и хочет поехать в Карелию, чтобы ее проведать.

И с тех пор я слышала лишь о карельской девушке, о проблемах с ее здоровьем, что после аборта у нее уже не будет других детей, кроме дочки от первого брака. Я думала, что теперь он ее, конечно, бросит, но, напротив, он взял ее с собой в отпуск на Кипр, а после отпуска снова звонил мне и жаловался, какой у нее ужасный характер, что они постоянно ругались, она возмущалась, что он так много пил, и однажды он чуть не выбросил ее паспорт в окно, а она плакала, и примирились они лишь в баре.

Потом опять пришло время ночных поездок в Карелию, и маленькая дочка карельской девушки так привыкла к жизни в машине, что предпочитала спать скорее в ней, чем в собственной кровати. Однажды он позвонил мне и сообщил, что женится. И не успела я еще как следует переварить эту новость, как он снова позвонил, совершенно пьяный, плача, признался, что они снова поругались, что он ударил ее, а она с криком выбежала на улицу, вызвала полицию и уехала на полицейской машине.

И у меня началась трудная неделя, потому что почти каждый вечер он звонил, плакал и жаловался, что она вернулась в Россию и потребовала у него развода. Он говорил также, что написал уже письма и другим русским женщинам, и что его жена, конечно же, агент ФСБ, так как он обнаружил, что она просматривала на его столе важные бумаги.

Я посоветовала поменьше пить и посетить некоторых врачей. Я постеснялась упоминать психиатра, а его жена не стеснялась. Когда, он приехал в дом ее родителей, прося прощения, она заставила его пойти к психиатрам, один из которых объявил его шизофреником, а другой сказал, что у него просто трудный характер, с которым она должна примириться.

И он снова звонил мне и смеялся: "Меня признали шизофреником в России!" Но жена его вернулась, они снова поселились вместе, она давала ему таблетки от пьянства, и он звонил мне, уже вполне трезвый, говоря, что все в его жизни гораздо лучше, чем просто о-кей.

И, наконец, они все приехали к нам в Санкт-Петербург — он, его жена и ее дочка. Их визит прошел в суете, и хоть эта суета была не похожа на полеты на самолете с полудюжиной детей, но, как в любой другой семье с маленьким ребенком, девочка капризничала, не хотела есть и успокоилась, лишь заснув в машине. Его жена была победительно-красива и гордилась своей красотой, он же немедленно обнаружил на столе бутылку водки и принялся за нее, как и в старые времена. Они уехали, пригласив нас в гости.

Сейчас он звонит мне гораздо реже. Его семейная жизнь протекает без особенных проблем, и мое время, наконец, в сохранности, потому что наши с ним разговоры теперь коротки: его проблемы остались в прошлом, а мои никогда не были предметом обсуждения.