Гэвин тряхнул головой и попытался отделаться от этих мыслей.

– Знаете, когда она приезжала сюда, то поступала точно так же, как и вы.

Слова Матери подобно удару молнии прервали размышления Гэвина. Его взгляд впился в серые выцветшие глаза старухи.

– Кто? – спросил он нетвердым голосом.

Мать глазами показала в сторону, откуда он приехал.

– Она всегда приезжала к нам в одиночестве, спускалась с холма, потом спрыгивала со своей кобылы, подходила к этому костру и молча садилась возле него. Именно так, как сейчас делаете вы.

«Каким образом она смогла узнать?» – терялся он в догадках. Почему она упомянула о Джоанне, которую он только что вспоминал? Ведь Матери известно, что он никогда не встречался с этой девушкой и даже не был с ней знаком. Он посмотрел на старуху сквозь пламя костра. Гэвин знал, что тот, кто умеет читать чужие мысли, может быть могущественным другом… и еще более могущественным врагом.

– Ваша душа испытывает муки, – добавила она. – Но ее душа страдала не менее глубоко, чем ваша.

Лицо Гэвина потемнело, глаза сузились. Что касается ее высказывания в отношении его, было понятно: он знал, что выражение лица выдает мрак, царящий в его душе. Но то, что она сообщила о Джоанне, встревожило его. Ведь на портрете блистали юность, счастье и надежда.

– Вы были ее наперсницей? – спросил он. – Ее советником?

– Для нее я была Матерью.

Эта короткая фраза была исчерпывающей, но не убедила его.

– Домашние слуги говорили мне, что она была счастлива, – настаивал он. – И к тому же…

– Те, кто хорошо ее знал, мертвы.

– И вы последний человек на земле, который может рассказать мне о ней больше?

– Нет, не последний, – загадочно ответила она, отрицательно качнув головой. – Но было время, когда она бежала из замка Айронкросс и скрывалась здесь. Да, мы провели несколько часов у этого огня… здесь, в аббатстве.

Взгляд Гэвина переместился на руки женщины, помешивающие уже закипавшее содержимое котелка.

– В чем была причина ее страданий?

Она взяла в руки деревянную чашку, но не ответила на вопрос.

– Как могла девушка ее возраста мучиться от печали столь же глубокой, как?.. – Гэвин замолчал.

– Такой же глубокой, как ваша собственная? – закончила она фразу. – Нет, лорд! Как может мужчина на вашем месте и в вашем положении мучиться так же, как она?

Она погрузила деревянную чашку в котелок. Протянув руку над костром, Мать предложила ему дымящуюся порцию. Гэвин принял ее.

– Как? – Он посмотрел ей прямо в глаза и вдруг, пораженный собственной откровенностью, произнес: – От горя!

Она взяла деревянную ложку и снова начала помешивать варево. Гэвин поднес чашку к губам.

– Мужчина, скрывающий свое горе, – сказала она, – не сможет найти от него лекарства.

Гэвин немного помолчал, подыскивая слова.

– Я не скрываю его. Я просто гадаю, существует ли средство, чтобы избавиться от него.

– Пока что вы не пытались его найти.

– Возможно, никакого средства и нет.

– А что будет, если я скажу, что у меня есть ответ?

Он молча смотрел на нее.

– Вы сможете мне поверить?

– Это какая-то нелепость!

– Вы мне просто не вeрите!

– Я здесь не для того, чтобы обсуждать свои беды.

Его тон был слишком грубым даже для собственных ушей, но неожиданно он обнаружил, что глаза Матери смягчились и в них проскользнуло понимание.

– Научись плакать, вождь, и ты снова научишься смеяться.

Глядя на нее, Гэвин осознал, что она говорит так, будто знает его уже долгие годы. И несмотря на то что ему хотелось с ней поспорить, сам он прекрасно знал, что действительно скрывает свое горе под внешне свирепой личиной. Гэвин более пристально вгляделся в ее глаза. Со времен юношества он никогда не плакал, полагая, что если когда-нибудь проявит слабость, то вряд ли сможет остановиться.

Он посмотрел на чашку в своих руках, и его мысли вернулись к Джоанне и ее страданиям.

– О ком она горевала? – хрипло спросил он.

– Ответы на вопросы о Джоанне Макиннес ждут вас в замке.

Он покачал головой.

– Все, кто близко ее знал, те, кто мог бы рассказать о ней, мертвы. Вы сами это сказали.

Мать посмотрела ему прямо в глаза, и в ее пронзительном взгляде блеснула вспышка. Гэвин ждал, что она что-то скажет, но Мать молчала. Он поднес чашку к губам. Бульон был горячим и вкусным.

Шло время, но Мать продолжала молча пристально смотреть на него. Когда он допил бульон, она как-то странно нахмурилась.

– Не все! – наконец произнесла она. – Они не все умерли!

Гэвин ждал, надеясь услышать больше. Но старая женщина явно считала разговор оконченным. Она встала и подняла сумку, лежавшую на земле. Гэвин чувствовал, что его прогоняют, но не хотел уезжать. Поэтому он тоже встал и пошел рядом с ней. В течение следующих двух часов Гэвин сопровождал ее в прогулке по согретым солнцем склонам холмов, окружавших долину. Время, которое они провели вместе, напомнило ему о днях юности, проведенных в аббатстве Джедбург, расположенном на холмах, удивительно похожих на эти. Он не пытался заставить ее рассказать больше, и она, похоже, терпела его присутствие. Он помогал, если она позволяла, вытаскивать неподдающиеся корни растений, держал сумку. Когда они наконец достигли того места, где Гэвин с вершины холма видел крестьян, работавших на полях, он наклонился и взял в руку валявшуюся на земле мотыгу.

– Почему они прячутся?

– Они вам не доверяют, – сказала она. – Они боятся!

– Но почему?

Мать подняла на него серые глаза. Он чувствовал, как солнце яркими лучами греет его спину. Но она не сощурилась и не подняла руку, чтобы защититься от ярких лучей.

– Почему вы так доверчивы?

В ее голосе прозвучали резкие нотки, и Гэвин хмуро посмотрел на нее, пытаясь понять, какое отношение имеет ее вопрос к непреодолимому страху, который мог заставить всех жителей деревни скрыться при виде одного человека.

– Я сам решаю, кому можно доверять, – ответил Гэвин.

– Вы приняли бульон из моих рук и выпили его без колебаний.

– Я не мог отвергнуть жест гостеприимства, – возразил он.

– Но я ведь могла вас отравить!

– Да. Могли бы. Но я вам доверяю.

– Вы меня не знаете.

– И все равно я вам доверяю.