и созидателей. «Природа человека повреждена первородным грехом — генератором гордыни, зависти, злобы, себялюбия» [1]. Как следует из Евангелия, прародители человека Адам и Ева, искушаемые Дьяволом, ослушались запрета и вкусили запретного плода, в результате чего человек был изгнан из рая. В этой истории всё сомнительно, в том числе и то, что такая малость привела, по словам Панина, к «срыву нормального развития».

Соломоном Мудрым сказано: «Сделал Бог человека прямым, люди же ищут многих ухищрений». Причиной разрушительности являются «ухищрения», виновны в них люди, которые «ищут многих ухищрений», делают это они вопреки тому, что созданы «прямыми», а создал их таковыми Бог. Отсюда вытекает очевидное решение: вернуть первоначальное совершенство. Но его на самом деле не было, потому что не Бог создал человека. Как то он сам таким стал. А теперь надо всё переделывать. Существует и прямо противоположная гипотеза, утверждающая изначальную порочность человеческой природы.

Из классиков наличие разрушения наиболее полно осознавал, по видимому, Шопенгауэр. Возможно, это и испортило ему характер. Согласно его представлениям, во всём виновата беспощадная борьба живых существ за существование, такие их инстинкты и аффекты, как властолюбие, мстительность, алчность. Всё это он считал проявлением слепого влечения к жизни — Мировой Воли, лишённой смысла и абсурдной. Освобождение от неё достигается через сострадание, бескорыстное эстетическое созерцание, аскетизм и состояния, близкие к буддийской нирване. Но это путь, доступный немногим. Видимо, следующие из этого перспективы укрепили Шопенгауэра в его пессимизме.

Весьма распространено возведение разрушительности к досознательному животному, но это противоречит накопленным сведениям о животном мире. Животные избегают разрушения и убийства без крайней нужды, среди них почти нет массовых убийц, как у людей. Злонамеренная разрушительность, это качество почти исключительно человеческое. Марксисты и бихевиористы объясняют человеческую разрушительность влиянием окружающей (социальной) среды. Но тогда почему в одной и той же окружающей среде одни созидают, а другие разрушают? Почему там один святой, а другой преступник? И если социальная среда способна так пагубно влиять на человека, то почему этого не происходит у насекомых и животных с развитыми социальными отношениями? Значит не в среде дело.

Близок к ним и один из крупнейших психоаналитиков Фромм, наиболее капитально работавший над темой разрушительности и изложивший её в «Анатомии человеческой деструктивности» [2]. Как полагал он, истоки человеческой деструктивности следует искать в человеческой… свободе. Ну неужели Гитлера создал избыток свободы? А не глубоко сидящая в нём разрушительность и производная от неё идея о превосходстве немецкой нации, и любовь части низких и низменных к сильной власти. Чувствовать сильную руку правителя для них равносильно счастью. Всё перечисленное к свободе не имеет никакого отношения.

В основе предлагаемой Фроммом картины трансформации человека на протяжении его истории существования лежит представление о том, что человек ухудшался по мере того, как развивался. Изначально природа человека благостна, но он «совращается свободой». То, что люди вину за свою разрушительность перекладывают на врождённые нейропсихологические механизмы, он считает уловкой, позволяющей избежать укоров совести. Доисторическая эпоха не знала разрушительных страстей, потому что отсутствовали социальные и экономические предпосылки, подталкивающие человека к агрессии и эксплуатации себе подобных. Первобытный человек жил «в сравнительно благоприятной среде обитания, которая больше способствовала формированию у людей созидательных, нежели разрушительных наклонностей». «Жестокость и деструктивность появляются лишь с разделением труда, ростом производства и образованием излишка продуктов, с возникновением государств с иерархической системой и элитарными группами». Вывод противоречит фундаментальному закону развития человека: онтогенез повторяет филогенез. Жестокость детей и подростков, распространённая среди них склонность ломать, приводить в беспорядок, пакостить повторяет характер поведения, свойственного человечеству на самых ранних этапах его существования. В самом деле, чтобы властвовать в извращённой форме и убивать, нет нужды дожидаться, когда будет создано государство. И, тем более, того момента, — тут автор этой гипотезы доходит уже до совершеннейшего абсурда — когда возникнут элитарные группы. Ну конечно, пока, наконец всё-таки возникшая элита не инициирует и не благословит преступность, несчастные преступники не будут знать, что им делать с их преступными наклонностями. Злую шутку с человеком сыграл прогресс, который приводит, к сожалению, «к развитию вредных для жизни черт характера». «Чтобы достигнуть высоких результатов, особенно в интеллектуальной деятельности: науке и искусствах — человек должен был создать такие условия, которые калечили его самого». Да уж без воров и убийц ни великих открытий не сделать, ни шедевров искусства не создать.

Мысль Фромма о том, что превращение человека в «средство» для обогащения и властвования привело к разнузданию разрушительного, злого, греховного, верна. Но идея Фромма о первоначальной благостности природы человека не выдерживает критики. Если коротко сформулировать главную мысль Э. Фромма, деструктивность — это отклик человека на разрушение нормальных условий человеческого бытия. А когда, спрашивается, они были нормальными? Голод, холод, беззащитность человека перед стихийными силами природы всегда были его спутниками. И в наибольшей степени в самый ранний период его истории, который далеко не был идиллией, как это описывает Фромм. Разрушительность зародилась в наших далёких предках — приматах ещё до того, как ветвь человека отделилась от них, то есть более двух миллионов лет назад. Уже приматы усложнились настолько, что у них стала проявляться явно выраженная разрушительность. В целом психоанализ с его нестандартным воображением, запутавшись в клубке анально-генитального и социального, так и не сумел найти главную пружину разрушительности человека.

Опыты, поставленные на обезьянах, в процессе которых они могли обмениваться какой-то мишурой, как бы продавая и покупая её за жетоны, показали, как быстро это портит их характер, как легко возникают жадность, зависть и злоба. Хотя среда их обитания при этом остаётся неизменной. Достаточно было доисторической женщине стать обладательницей особенно мягкой, с красивым узором шкуры, как у некоторых её соплеменниц это неизбежно вызывало зависть. И особенно активные из них предпринимали меры к тому, чтобы стать обладательницей такой же красивой шкуры. А кто то находил более простое и радикальное решение, решив, что эта шкура должна принадлежать ей. И это «разнуздание» происходило без каких-либо социальных и экономических предпосылок, на стадии самых примитивных социальных отношений, и отсутствии признаков экономики. Так же и по версии К. Хорни [3] истоки разрушительности, главной формой которой она считает «разрушительное соперничество», лежат в сфере экономики, (по другой версии — присущи индивидуалистическому обществу). Как будто были времена, когда человек не конфликтовал и не убивал.

Более реалистичны представления Г. Зиммеля, изложенные в коротком очерке «Человек как враг». Он понимает, что «враждебность является некоторой формой или основой человеческих отношений наряду с другой — симпатией между людьми». Возможную причину этого он видит в том, что