Он начал с относительно нежных шлепков по ягодицам. Я уже знала, что Том – большой любитель порки. Вскоре у него вошло в привычку укладывать меня к себе на колени и безжалостно избивать, все больше возбуждаясь при виде того, как я извиваюсь. Мои трусики, приспущенные до коленей, приводили меня в большее смущение, чем если б их не было совсем, и стреноживали меня в те моменты, когда я уже не могла не сопротивляться. Раньше, как только мои ягодицы становились горячими и я начинала испытывать сильную боль, он бросал меня на пол и трахал, придавливая к полу бедрами, и не было спасения от жгучей боли, когда мой зад терся о грубый ковер. Но в этот раз все было иначе. Он задал мне вопрос, на который я не ответила с должным почтением, и я услышала звук ремня, выскальзывающего из петель его брюк.

Он задал мне вопрос, на который я не ответила с должным почтением, и я услышала звук ремня.

Когда много думаешь или фантазируешь о чем-то, перспектива действительно получить то, о чем мечтал, внушает ужас. Не только потому, что будет больно и милый, добрый, только что помогавший мне решать кроссворд Том внезапно превращается в свою противоположность. Не только потому, что я изо всех сил сдерживаю свои чувства, чтобы не спасовать и выдержать все, что он соизволит, ублажить его и держаться мужественно, как стоик, – ах, девица Марианна могла бы мною гордиться. И даже не потому, что, проведя большую часть этих десяти дней лежа в кровати и представляя себе по ночам старую добрую порку ремнем, я боялась, что порка не вызовет возбуждения, а просто будет настолько больно, что мне придется просить его остановиться. Эта мысль приводила меня в ужас не только из-за того, что разрушала мою давнюю фантазию, но и означала капитуляцию, провал, фиаско.

Я повернула опущенную голову, что вызвало головокружение и усилило предвкушение того, что сейчас произойдет. Он стоял передо мной, все еще одетый, держа в руках кожаный ремень, то растягивая его, то превращая в узел, готовясь ударить меня. Выражение его глаз вызвало спазм в моем желудке, смесь страха и возбуждения, которые испытываешь, катаясь на американских горках. Затем он встал сзади, и мне оставалось только ждать и пытаться сдержать дрожь. Ждать пришлось недолго.

Первый удар не вызвал резкой боли. Скорее звук, чем удар, вызвал шок. На секунду я почувствовала облегчение от мысли, что боль на самом деле терпима. Еще два быстрых удара, от которых я завопила. Теперь казалось, что первый удар был пробным – без прицела и размаха. Сейчас было намного больнее.

Он сказал, что чем больше я буду вопить, тем сильнее будут удары. Я закусила губу, заставляя себя замолчать, пока не почувствовала вкус крови во рту. Удары звучали выстрелами, а боль после каждого выстрела вызывала волну агонии. Если б не ручка дивана, на которую я опиралась, я сползла бы на пол. Так и случилось, когда очередной резкий удар концом ремня, который описал дугу и опустился на одну из израненных ягодиц, вызвал сильнейшую боль, заставив меня закачаться из стороны в сторону и сползти с дивана. Он схватил меня за волосы и безжалостно вернул в прежнее положение.

Прерывисто дыша, я почти рыдала – и тут он приказал мне считать удары. Боль была гораздо сильнее, чем я могла себе представить, но мне и в голову не приходило попросить его остановиться. Наоборот, мои мысли были направлены на то, чтобы выдержать удар и задушить стоны, подкатывающиеся к горлу.

После десяти ударов он дотронулся до клитора, грубо его теребя, а затем протолкнул пальцы далее вглубь, посмеиваясь над тем, насколько очевидно и громко проявлялось мое возбуждение.

– О да. Ты маленькая потаскуха, не так ли, Софи?

Я закрыла глаза, хотя даже звуки, производимые его пальцами, двигающимися между моих ног, подтверждали его слова.

Я застонала от удовольствия. Он объяснил мне принцип «кнута и пряника» – и то, что я еще не готова испытать оргазм. Он оттолкнул меня назад, вернув в позу наказания, не вытаскивая пальцев, и я пережила момент ярости от того, что со мной обращаются как с затраханной куклой-марионеткой.

Я почти видела его улыбку, когда изогнулась на ручке дивана, попытавшись встать на кончики пальцев ног, а его пальцы все более жестоко орудовали внутри меня. Я отсчитала еще 10 ударов ремнем, при этом мое горло совсем пересохло. Был еще один удар – просто «на счастье», который, я уверена, он нанес лишь для того, чтобы позабавить себя и посмотреть на мое явное облегчение в конце наказания и мои нервные вздрагивания в ожидании последнего – и самого сильного – удара.

Прежде чем я успела прийти в себя, его пальцы вернулись к клитору. Он действовал фанатично, массируя настолько сильно, что я испытывала смешанное чувство боли и наслаждения, несмотря на обилие смазки. Я испытала сильнейший оргазм, мои ноги подкосились, и я в изнеможении опустилась на край дивана.

После того как я немного пришла в себя, я встала перед ним на колени и сосала, пока он не кончил мне в рот. Затем, обессиленная, я заснула, повернувшись на бок, так как после избиения даже легкое прикосновение пухового одеяла заставляло меня просыпаться от боли. Рубцы затягивались долго, и каждое утро после душа я смотрела в зеркало, как менялся цвет синяков, щупала их и… улыбалась.

Да, я стала осознавать, насколько глубока во мне склонность к мазохизму. А в Томасе, кажется, я нашла того, кто не только понял ее, но и испытал наслаждение, преподав мне урок. Хотя вскоре я поняла, что не обязательно боль была основным элементом в этой немыслимой игре.

На следующий день после близкого знакомства с ремнем Тома мы отправились в город, радуясь тому, что все остальные работают не покладая рук, а мы прогуливаем.

Мы накупили газет и пошли в ресторан. Как только мой зад оказалась на твердой деревянной скамейке – почему они так популярны? – я слегка скривилась. Том улыбнулся, но ничего не сказал, пока официантка не приняла заказ.

– Попа болит?

Гордость? Упрямство? Желание стереть бесспорно сексуальное, но все же чертовски самодовольное выражение с его лица? Возможно.

– Все в порядке.

– Да? Когда ты села, показалось, что тебе не совсем удобно.

Мы обменялись взглядами, говорящими о том, что он знал, о чем я думала, и я знала, что он об этом знает, но все равно старалась не подавать виду.

Не могу сказать, что мне было удобно. Мы болтали о том, какой фильм посмотреть днем, о женщине на работе, которой я заинтересовалась… После обеда, сделав глоток из стакана, он несколько долгих секунд смотрел на меня молча.

– Что? – спросила я.

Он поставил стакан на стол.

– Ничего, просто, когда ты ерзаешь по скамейке, у тебя меняется лицо и я вижу, что тебе больно.

Он улыбнулся. Сукин сын.

Я старалась вести себя так, будто считала абсолютно нормальным, жуя бутерброды, обсуждать порку.

– Вообще-то я думал, что розгами будет больнее. Но прошлой ночью…