Мужчины ждали меня в машине. Милицейский УАЗик домчал нас по пустым ночным улочкам до РУВД, водитель выразил готовность отвезти медика в главк, пока я штампую материал, но Буров его осадил и предложил нам со Стеценко зайти к нему в кабинет, пообещав, что потом отправит доктора в главк в лучшем виде.

Пообщавшись с дежурным по РУВД, я поднялась в убойный отдел. Там было пусто, все кабинеты наглухо закрыты, кроме одного — оттуда вырывался свет и слышалась негромкая музыка. Это был кабинет ушедшего на пенсию старого опера Кужерова, куда, судя по всему, и заселился новый рекрут отдела по раскрытию умышленных убийств.

Буров и Стеценко сидели на ободранном диване и чокались пузатыми бокальчиками. Не успев выпить, они одновременно оглянулись на меня. Буров вскочил и достал из шкафа третий бокальчик. Я машинально отметила, что в убойном отделе давно не пили из такой хорошей посуды. Прежний хозяин кабинета имел один граненый стакан на все случаи жизни, включая гигиенические нужды. Еще я отметила, что кабинет чисто убран, наиболее поврежденные и засаленные участки стены прикрыты плакатами и календариками, а на окне появились горшки с цветами.

И лампочка вкручена намного более сильная, чем раньше, отчего кабинет сразу стал уютнее.

Войдя, я присела на диван, рядом с Сашкой. Буров плеснул в бокальчик, предназначенный для меня, из двухлитровой пластиковой бутылки с пивной этикеткой. Напиток, однако не пенился, и остро запахло коньяком. Мужчины взяли свою посуду с табуретки, выполнявшей роль сервировочного столика, и Стеценко произнес:

— Вот, нас выпить пригласили…

Я взяла свой бокал и заглянула в него.

— Не беспокойтесь, это хороший коньяк, ворованный, — заверил меня Буров.

— С подъездных путей? — поинтересовалась я.

Буров кивнул.

— Это меня угостили.

Я вздохнула. Коньяк пах очень хорошо, чувствовалось, что продукт качественный; хоть я и не люблю крепкие напитки, но немного в них разбираюсь.

Только если я сейчас выпью, боль в желудке станет совсем невыносимой.

— Я без закуски не могу, — жалобно сказала я.

— Ох, Маша, — покачал головой Стеценко, который знал все мои пристрастия, но не упускал случая подколоть. — Тонкие ценители коньяк ничем не закусывают, это моветон — заедать такой напиток колбасой. Только в крайних случаях к коньяку подаются дорогие конфеты…

— Дорогих конфет нету, — мрачно сказал Буров. — А вот колбаса есть.

Будете?

— Буду, — решительно согласилась я. — А тонкие ценители могут встать и выйти, если им западло смотреть, как коньяк закусывают.

— Конечно, — хмыкнул Стеценко, — чего ожидать от женщины, которая пиво со льдом пьет!

— Скажите, пожалуйста! А кто меня научил?

Буров испуганно переводил глаза с меня на Сашку, приняв нашу перепалку всерьез.

— Колбасу-то дадут? — поторопила я его.

Он кивнул, поднялся и полез в шкаф, в котором в бытность Кужерова навалом хранились форменные ботинки, пивные бутылки и старые газеты. Краем глаза я заглянула в открытые дверцы. Теперь в шкафу царил идеальный порядок. Засаленная бумага, устилавшая полки, была безжалостно выброшена, шкаф, по-моему, даже помыт. На верхней полке стояла чайная посуда, с заварочным чайником и сахарницей, на второй сверху полке лежало аккуратно свернутое шерстяное одеяло и постельное белье. Я восхитилась тем, как основательно подошел новый оперативник к проблеме дежурств. Чистое белье на дежурной койке — это высший аристократизм. Вот тебе и деревня…

Буров тем временем достал с полки, где стоял сервиз, пластиковую коробочку, в которой находился кусок твердокопченой колбаски, булочка и одноразовая упаковка маслица, такой дорожный вариант.

— Пардон, я сразу не предложил чаю, не догадался, — он сноровисто расставил перед нами чашки, разрезал булочку на несколько частей и разложил на тарелочке колбасу. На табуретке появились пакетики с чаем, и почти сразу зашумел неведомо когда включенный хозяином электрический чайник. Мы с Сашкой изумленно взирали на эту скатерть-самобранку. Наконец Буров разлил нам по чашкам кипятку, и присел напротив, взяв в руки бокал.

— Ну? Выпьем?

Мы с Сашкой послушно глотнули коньяку, и я почувствовала, что, вопреки моим опасениям, желудку полегчало. И даже острый голод отступил, но кусочек колбасы я все же взяла. Сашка укоризненно покачал головой.

— Фи, — сказал он, поднял бокал и для большей убедительности отставил мизинец.

— Ты когда ел? — агрессивно спросила я Сашку, запихивая в рот колбасу. — А я утром. И не надо намекать, что я толстая, или что приличий не знаю.

— Да я, собственно… — начал было Сашка, но замолчал и стал смаковать коньяк.

Буров внимательно посмотрел на него, а потом на меня.

— Ребята, вы не поссорились?

— Не обращайте внимания, — сказала я. — У нас текущие разборки.

Буров пожал плечами. Чувствовалось, что он хочет еще что-то спросить, но не решается. Помолчав, он снова поднял свой бокал.

— Ну, за знакомство.

— А ты тут недавно? — спросил Сашка, проглотив коньяк. — Что-то я с тобой не встречался.

— Да я из области перевелся. Тут еще никого не знаю. Привыкаю к вашим порядкам.

— Ну и как тебе тут? — Сашка подвинул к нему свой бокал, и Буров плеснул туда еще из пивной бутылки.

— Да так. Необычно.

— А как попал сюда?

Буров замялся. Я незаметно взглянула на часы. Полвторого.

— А вы дежурите, что ли, сегодня?

Буров покачал головой.

— Нет.

— А домой не торопитесь?

Он как-то странно посмотрел на меня и промолчал, стал греть в руках бокал с остатками коньяка. Потом глотнул, и глядя в сторону, заметил:

— Но ведь и вы не торопитесь…

— Завтра суббота, — сказал Сашка. — Можно отоспаться.

— А дома вас не ждут? — как-то слишком безразлично спросил Буров, делая вид, что наслаждается коньячным запахом.

— А тебя? — ответил Сашка вопросом на вопрос. — Или ты еще своих не привез?

Вопрос был обоснованный, поскольку на пальце у Бурова светилось обручальное кольцо.

Буров вдруг помрачнел еще больше. Все-таки он был удивительно неулыбчивый, какой-то погруженный в свои мысли, отрешенный.

— Ладно, ребята, пейте чай, — сказал он, и откусил от булочки. Энергично запив ее чаем, он стал жевать, причем было очень заметно, что есть ему совершенно не хочется. Ну ладно, не желает говорить о себе — не надо. Раз перевелся, значит, надо было сменить обстановку. Наверное, со скандалом развелся, городок маленький, все пальцами показывали, вот и сбежал от греха подальше. Интересно, в маленьких городках оперативники тоже сутками на работе пропадают? Или там полегче? Из-за чего у него с женой разладилось — из-за ночных засад или из-за грошовой зарплаты?