class="p1">И утонула в спящем небе.

В забвенье жара различив

Спокойный голос, узник слабый

Раскрыл глаза и обратил

К нему лицо щекою впалой.

Тоску, что сердце разрывала,

Он любопытством усмирил.

Не видевший просторов ярких,

Он жадно слушал каждый слог

И будто сам в полях янтарных

Бродил у зелени холмов,

Целя дыханием ветров

Лоб, опаленный лихорадкой.

«Там, у подножья гордых скал,

Любуясь утренним туманом,

Что мягкой дымкой укрывал

Равнину, словно одеялом,

Окрашенным рассветом алым,

Во всем я видел божий дар».

Больной вдруг усмехнулся мрачно

И прошептал из темноты:

«Здесь, в заточенье мглы и качки,

Средь воплей, рвоты, духоты

Отца небесного черты

Ты забывать уж верно начал…»

Священник поднял ясный взгляд

И посмотрел сквозь сумрак трюма

На узников, лежащих в ряд,

Прильнувших к ржавчине угрюмо,

С просмоленной доской под ухом

И тенью смерти на плечах.

Белели пятнами лохмотья

На фоне черного холста,

А из угла теплились болью

Почти угасшие глаза.

Он заглянул в них и сказал:

«Здесь в каждом есть Его подобье.

Творец в творении своем

Нам предстает. Весь мир — творенье.

И океан, что за бортом

В ночи обрел успокоенье

От безустанного волненья,

И одинокий бриг на нем.

И тесный трюм с его стенами,

Израненный со всех сторон

Решеток острыми клинками,

И каждый, кто приговорен

Навек покинуть отчий дом,

Томясь без солнца месяцами.

И души в кандалах грехов,

И та душа, что просит робко

Об избавленье от оков,

Омыв слезой следы порока.

И новый мир за горизонтом,

Куда ведут нас тропы волн.

Он встретит нас восходом дивным…

На золотых его долах

Не будет счета рекам чистым,

Плодам медовым на ветвях

И предиковинным зверям,

Бродящим важно по долинам…»

Он замолчал: больной дремал

Тем сном, что исцеляет тело,

И в грезах до утра блуждал

По бесконечной глади неба.

Дыша надеждой, сердце пело

Под райских птиц веселый гам.

Касаньем легким бриз соленый

Позвал корабль снова в путь.

Самой стихией заклиненный,

Он парусам наполнил грудь,

Спеша на край земли взглянуть

Своей душою обновленной.

Чешуя. Ксения Алексеева

«Почему-то тишину часто сравнивают с миром. По мне, это совсем не так. Наоборот. Она — гулкая, глупая, как чувство западни. В которую я попала. Совершенно случайно, пока пыталась жить как все. Учеба, работа, счета, накопления, еда в контейнерах, стирка, дорога, дверь на замок, но я где-то потеряла свой ключ. А мир, он другой…»

Опять кричит будильник, прерывая слайд-шоу невеселых мыслей о бытие. Рука на тумбу, поиски телефона. Нет лишней пятиминутки, нужно собраться и ехать на работу. «Сегодня сдавать отчет, про который начальник шипел две недели, хотя отчет был готов и отправлен еще четыре дня назад. Как это в духе времени — никому не верить и всех осуждать».

Ноги с кровати, пара шебуршений в поисках тапочек и пара шорканий до кухни. Кнопка, машина ревет, и черная бодрящая жидкость льется в кружку-ведро. Еще одна кнопка — и единственный помощник отправляется на уборку квартиры. Хоть кто-то позаботится. Хотя совсем недавно было не так… «Подумаем об этом позже, денек обещает быть на редкость паршивым».

Скольжение в темную ванную. Зубная щетка, паста, тонкая струйка воды, вздохи сна, покидающего тело. Зеркало своим светящимся пупком манит, чтобы его включили. Глаза жмурятся от яркого света. Белый след от зубной пасты, всклокоченные волосы. «А это что?» Неуклюжие потирания щеки. Недоумение.

— Похоже на чешую… Откуда? Еще и не отдирается. Странно.

Но цифры на часах устроили гонку. Нет времени рассматривать «новообразование». Нельзя опаздывать. Погуглим об этом позже.

Глоток раскаленной темной жижи, еще одна кнопка — для чужих голосов в квартире. Картинки сменяют друг друга, только успевай моргать: политики, военные, кризисы, сборы денег, новые законы. Хоть бы одна добрая весть голубем пролетела сквозь эфир.

Глаза уставились в серое окно. Точки, двигающиеся пунктиром. Быстрее, быстрее. Успеть, успеть. Звонок. Красная — отмена. Звук. Сообщение: «Ну когда ты все объяснишь». Крестик. Не сейчас, мам. Вдох. Спазм слезных желез. Проживем это позже.

В гущу шкафа, в поиски удобоваримой одежды. Но кто поверит, что лучшая одежда — это ты. Чуть мятая рубашка, протертые джинсы, клубок носков. Профессиональные броски вещей в сумку и треск стартового пистолета, оповещающий о гонке дня.

***

Тяжелую дверь от себя, быстро проскользнуть. Не только от резкого удара, но и от толпы, способной проглотить, как крокодил наивную газель. Карточку к значку, аккуратно через турникет, встроиться в очередь — и на ступеньки, ведущие вниз. Туда же и глаза. Коричневые горизонтали, движущиеся вперед, закрытые в белые скобки. Хочется поставить себя на блокировку. Но волны людей не дают дотянуться до заветной кнопки.

Женщина с грустным взглядом, руки полны бумаг, плащ-парус. Стайка шестнадцатилеток, пестрящий надеждами воздух. Череда офисно-озабоченных. Смотрят в экраны, чтобы не глядеть в себя. Поворот головы, всего пару сантиметров. Мужчина в костюме, подмигивает, ухмыляется и высовывает раздвоенный узкий язык. Кадр застревает в голове, как рыбная косточка в горле.

Пыльное тело женщины в кабинке у эскалаторов скользит стеклянным взглядом. Шелест шагов по переходам. Кроваво-красная плитка сливается в коктейле из мыслей со змеиным языком мужчины. Взгляд приклеивается вниз: не наступить бы никому на ногу. Коричневые брюки в тонкую полоску обгоняют на очередном повороте, из штанины игриво виляет блестящий чешуйчатый хвост. Туда-сюда. Странный флешмоб, про который забыли предупредить.

Желтая полоса, растрескавшаяся плитка. Выбрать точное место для ожидания поезда. Желоб безопасности плавает под сантиметрами воды. Его уже не спасти. Полосы тусклого света, ураган неприятно-теплого воздуха, гудок, раздирающий барабанные перепонки.

Застекольные размытые силуэты — вроде люди, а вроде ящеры. Обрывки газетных разговоров вокруг. Все вибрирует от ожидания, когда откроются двери. Шаг в невесомость — и река тел вносит в вагон. Режущая вспышка, влажные глаза, оборот назад. Чешуйчатая когтистая лапа с дипломатом в середине салона. Язык к царапине, красные бусинки, железистый привкус. Равнодушное возмущение перекатывается по рту.

Спиной к стеклу, поручень в бок. Глаза-слизни перетекают с одного на другого. Наушники в ушах без раковин, глаза без радужек, чешуйки вместо щетины и макияжа, тонкие язычки, стремительно вылетающие и трогающие воздух, стук когтей по металлическим перилам.

Система мира дала сбой, и чья-то шутка превратилась в шипящую реальность. Удивляться уже поздно. Гаснет свет, и волна отлива несет на вершину эскалатора.

***

Серая синь многоэтажек. Прищур сотен узких оконных глаз. Мышцы сокращаются, чтобы преодолеть ступени вечности до