Фелиция помрачнела.

– Ради всего святого, Певерелл, разве ты не в состоянии придать этому делу надлежащее направление? – презрительно спросила она. – Бедная Александра лишилась рассудка. Она утратила контроль над собой и позволила болезненным фантазиям взять верх. Да это самое нелепое из преступлений! Что случится, если каждая женщина, заподозрившая своего мужа в неверности – а таких половина Лондона! – прибегнет к убийству? Общество просто расшатается и рухнет. – Она перевела дух и заговорила более спокойно. – Можешь ты внушить ей, когда вы снова увидитесь, что если она не желает думать о себе, то пусть подумает хотя бы о своей семье, особенно о сыне, который еще совсем дитя? Пусть представит, что будет с ним после публичного скандала! Объясни ей все это – если, конечно, ее бедный рассудок способен еще что-то воспринять.

Юрист выслушал ее, согласно кивая.

– Я объясню ей все, матушка. – Он промокнул губы салфеткой, и, глядя на его лицо, можно было подумать, что этот человек обсуждал какое-нибудь незначительное дело – например, о передаче новому владельцу нескольких акров земли.

Дамарис смотрела на него, широко раскрыв глаза. Эдит молчала. Рэндольф продолжал есть суп.

Фелиция была разгневана, и пальцы ее непроизвольно комкали салфетку. Однако она и виду не подала, что на этот раз потерпела поражение.

Наконец ее муж отложил ложку.

– Полагаю, ты знаешь, что следует делать, – проворчал он, глядя на зятя. – Но что-то мне все это не нравится.

– Армия и правосудие – не совсем одно и то же, – любезно ответил Эрскин. Терпение его было поистине несокрушимым. – У нас тоже идет своего рода война, но другим оружием и по другим правилам. – Он улыбнулся куда-то в сторону. – Мы тоже решаем вопросы жизни и смерти, сражаемся за земли и богатство, но оружие наше – слова, а поле боя – разум.

Полковник пробормотал что-то себе под нос. Лицо его по-прежнему выражало неодобрение.

– Временами ты слишком важничаешь, Певерелл, – кисло заметила Фелиция.

– Да, – согласился юрист и улыбнулся, глядя в потолок. – Дамарис говорит, что я чванлив. – Он повернулся и посмотрел на Эстер. – Кто ваш адвокат, мисс Лэттерли?

– Оливер Рэтбоун, – немедленно отозвалась женщина.

– В самом деле? – Глаза Эрскина широко раскрылись. – Это поистине блестящий адвокат! Я помню, как он провел дело Грея. Какой был тогда вынесен небывалый вердикт! И вы всерьез полагаете, что он согласится защищать Александру?

– Если она того пожелает. – Эстер чувствовала себя неловко. Она уже не могла бестрепетно смотреть кому-либо в глаза, даже Певереллу.

– Замечательно! – негромко произнес он. – Ах, как все замечательно складывается! Это весьма любезно с вашей стороны, мисс Лэттерли. Репутация мистера Рэтбоуна мне хорошо известна. Я сообщу об этом миссис Карлайон.

– Но, надеюсь, ты не позволишь ей предпринять никаких неверных шагов, – угрюмо сказала Фелиция. – Сколь бы ни был блестящ… – Она выговорила это слово, как-то по-особенному изогнув губы, отчего оно прозвучало чуть ли не уничтожающе. – … этот ваш мистер Рэтбоун, он не может ни отменить, ни уничтожить законы. – Пожилая леди глубоко вздохнула, и рот ее болезненно сжался. – Таддеуш мертв, а закон требует, чтобы кто-то за это ответил.

– Каждый имеет право защищать себя, матушка, – отчетливо промолвил Эрскин.

– Возможно, но общество тоже имеет право себя защищать. – Миссис Карлайон смотрела на него с вызовом. – Оно обязано защищаться! Сумасбродству, ведущему к преступлению, никогда не победить здравомыслия. – Она повернулась к Эстер. – Может быть, вы расскажете нам, мисс Лэттерли, что-нибудь о ваших путешествиях с мисс Найтингейл? Это поистине замечательная женщина.

Гостья онемела от удивления, а кроме того, ее поразило достойное зависти самообладание Фелиции.

– Да… Да, конечно… – И она принялась рассказывать, выбирая из воспоминаний самые приемлемые: долгие госпитальные ночи, усталость, терпение, отвага… И ни слова о грязи, крысах и огромных потерях, которых вполне можно было избежать, позаботься командование о транспорте, провизии и медикаментах.

После полудня Певерелл повидался с Александрой Карлайон, после чего переговорил с Оливером Рэтбоуном. Уже на следующий день, 6 мая, Рэтбоун явился в тюрьму и, отрекомендовавшись адвокатом миссис Карлайон, потребовал свидания с ней. Он знал, что отказать ему не посмеют.

Глупо заранее представлять себе клиента, его внешность и характер, и все же, следуя за надзирательницей серыми тюремными коридорами, Оливер невольно рисовал мысленный образ Александры Карлайон: черноволосая, с пышной фигурой, эмоциональная… Как-никак, она убила своего мужа в припадке ревности. Или, если верить Эдит Собелл, взяла вину на себя, чтобы спасти дочь.

Но когда надзирательница, крупная женщина с серо-стальными волосами, собранными на затылке, отомкнула дверь и адвокат ступил в камеру, глазам его предстала женщина чуть выше среднего роста, весьма стройная, если не сказать – худощавая, с вьющимися от природы светлыми волосами и умным лицом. Скулы у нее были широкими, нос – коротким с горбинкой, рот – великоват, но прекрасно очерчен. Александру Карлайон трудно было назвать красивой в обычном смысле слова, но в ней было что-то странно притягательное, несмотря на страх, усталость и серую тюремную одежду.

На вошедших она взглянула без интереса и без надежды – по всей видимости, заключенная уже смирилась со своей судьбой.

– Добрый день, миссис Карлайон, – официально начал юрист. – Я – Оливер Рэтбоун. Ваш родственник, мистер Эрскин, должен был сказать вам, что я намерен защищать ваши интересы, если вы, конечно, не будете против.

Женщина улыбнулась, но улыбка эта вышла вымученной – дань хорошим манерам:

– Здравствуйте, мистер Рэтбоун. Да, Певерелл говорил мне о вас, но, боюсь, вы проделали свой путь напрасно. Помочь вы мне не сможете.

Оливер взглянул на надзирательницу:

– Спасибо, вы можете нас оставить. Я позову вас, когда разговор закончится.

– Хорошо, – бросила та и вышла. Лязгнул, возвращаясь на место, засов.

Александра так и не поднялась, и Рэтбоун тоже присел на дальний край койки. Если бы он продолжил стоять, могло создаться впечатление, что он вот-вот уйдет. А адвокат не собирался уходить без боя.

– Возможно, вы правы, миссис Карлайон, но, прошу вас, дайте мне шанс хотя бы попытаться помочь. Я отношусь к вам без предубеждения. – Он улыбнулся, рассчитывая на свое обаяние, так как это тоже было составной частью его ремесла. – Отнеситесь без предубеждения и вы ко мне.

Ответная улыбка была грустной и несколько насмешливой:

– Конечно, я выслушаю вас, мистер Рэтбоун, хотя бы ради Певерелла и просто из вежливости. Но правда остается правдой: вы ничем не сможете мне помочь. – Узница помолчала немного, а затем продолжила: – Я убила своего мужа. По закону меня должны наказать.