Нигде в мире нет проблемы изучения национальной истории детьми с позиции ее единства, героизма, величия и самоценности. Только у нас. Можно было напомнить о переводных с английского, в основном популярных детских книжках по истории, где иерархия событий и персонажей с точки зрения нормально образованного русского человека выглядит полной паранойей. Про кинематографическую псевдоисторическую туфту вроде «Пёрл-Харбора». Или, например, британского «Золотого века», где исторической правде соответствует единственно лишь сам факт гибели испанской Непобедимой армады. У нас в аналогичном случае раздался бы оглушительный визг об искажении исторической правды, навязывании квасного патриотизма и так далее. Там не раздалось ни единого писка, и не раздастся.

Вообще снимать фильмы с позиций «исторической правды» там положено только немцам, потому что они народ наказанный.

Все это отражает один известный, но постоянно упускаемый исторический факт: в России, в силу понятных исторических причин, о которых здесь говорить не будем, никогда не было лояльной стране политической элиты. Российская легитимная власть легитимна постольку, поскольку обращается к народу через голову элит и обязана держать их в страхе и укороте. Если власть проявляет слабину, элиты в борьбе за свои политические привилегии нападают на власть, выхватывают ее, при этом власть теряет легитимность, то есть всякую лояльность со стороны народа. И элиты эти обращаются к внешнему врагу для защиты от собственного народа.

Это, кстати, общая механика всех русских Смут.

При этом носителем, дистрибутором «мягкой силы» могут быть лояльные своей стране элиты. Потому, прежде чем мы начнем оперировать нашей «мягкой силой», надо бы попытаться создать какие-то лояльные элиты на месте нынешних продажных, компрадорских и русофобских.

Вот для этого-то внутреннего применения сила и нужна. В первую очередь. И сила не столько мягкая, сколько вполне жесткая. Та, что обычно называется политической волей.

В словосочетании «мягкая сила», конечно же, слово «сила» — ключевое. Сила может приобретать различные формы, в том числе и сколь угодно «мягкие», от этого сущность и природа этой субстанции нисколько не меняются.

«Сила» — это такой инструмент политики, который позволяет установить отношения власти (управления) между тем, кто применяет «силу», и тем, кто подвергается ее воздействию. Ведь недаром в английском языке и сила, и власть не просто синонимы, они даже обозначаются одним словом power. Это очень существенно, поскольку всегда следует помнить, что в пространстве истории и культуры язык «говорит нами», а не «мы говорим на языке».

Таким образом, «мягкая сила» — это всего лишь одна из форм просто «силы», то есть один из способов установления властных (управляющих) отношений между субъектами. Мы сознательно не будем в этом материале рассматривать отличия «власти» и «управления», поскольку для разговора о «силе» и любых ее превращенных формах это непринципиально.

Различить «мягкую силу» и «обычную жесткую силу» всегда очень трудно. Например, куда отнести угрозу применения силы? А если еще эта угроза прямо не сформулирована, но оба субъекта взаимодействия прекрасно осознают, что она существует? Ответить на этот вопрос можно через рассмотрение содержания «мягкой и жесткой сил».

За «жесткой силой», как правило, скрывается то, что удобнее называть русским словом «мощь» (в английском это опять же не различается и находится внутри все того же power). Мощь армии, мощь ресурсов (в том числе и человеческих), мощь индустрии и экономики в целом. Применение (или угроза применения) этого комплекса или отдельных его элементов составляет содержание «жесткой силы». В политике (международной политике) эта форма силы являлась (и уверен, до сего дня является) основной формой установления отношений между субъектами. Это понимали прекрасно и в Древнем Риме, и позже, понимают это и в наши дни.

Квинтэссенцией этого осознания является выражение, приписываемое кардиналу Ришелье: Ultima ratio regum — «Последний довод короля», — отчеканенное на пушках, которые, по разумению великого кардинала, и являлись таковым последним «доводом» в политических (в том числе международных) спорах.

Вообще применение силы в качестве решающего аргумента для установления отношений власти является европейской нормой. Для американцев, например, достижение необходимых результатов с применением силы — это часть образа жизни, закрепленная в афоризмах и прочей «народной мудрости». «Добрым словом и пистолетом можно добиться гораздо большего, чем только одним добрым словом», — говаривал известный деятель из города Чикаго. А в широко известном романе Марио Пьюзо его персонаж дон Корлеоне формулировал ту же мысль, но несколько другими словами: «Я сделаю ему предложение, от которого он не сможет отказаться». Как правило, если предложение не принималось, следовало применение силы. Таким образом, физическое воздействие или угроза такового являются важнейшим и основным содержанием «силы» («жесткой силы»).

Содержание «мягкой силы», как правило, не материально и не имеет физической сущности. Или, по меньшей мере, материальное в ней занимает сугубо вторичное и подчиненное значение. Содержание «мягкой силы» принадлежит пространству идеального. Собственно, это и есть идеи и представления (в т. ч. культурные), формирующие ценности, цели и приоритеты в жизни и деятельности людей, оказывающие управляющее воздействие на поведение людей через стандарты, нормы и образцы — в конечном счете, и задающие тот или иной образ жизни.

Тот, кто формирует идеалы и может передать (навязать) эти идеалы другому, получает власть (управление) над тем, кто эти идеалы принял и сформировал свой образ жизни в соответствии с ними. Возможность трансляции содержания во многом определяется уровнем и качеством этого содержания. Это должны быть идеальные конструкции масштаба цивилизационного проекта — по меньшей мере, они должны быть соразмерны такой претензии.

Содержанием «мягкой силы» являются конструкции, создающиеся в пространстве культуры, философии и идеологии, и, в конечном счете, именно они формируют человеческое мировоззрение. Для реализации таких конструкций в качестве «мягкой силы» важнейшим институтом является институт веры. Необходимо, чтобы люди верили в эти конструкции или верили им.

История европейской цивилизации знает не так уж много примеров реализации «мягкой силы». Предельными формами «мягкой силы» являются как минимум две мировые религии — христианство и ислам, а также конкурировавшая с ними на протяжении последних 300 лет общеевропейская вера в науку, «светские веры» XIX–XX веков в коммунизм и либеральную демократию. Кстати, нацизм формой «мягкой силы» не является, поскольку не предполагает равного инкорпорирования неофитов. Когда предметом веры является расовое превосходство властвующих, то оно может быть доказано только путем физической реализации данного превосходства, и никак иначе. Какая уж тут «мягкая сила». Так что неправы те, кто пытается ставить на «одну доску» фашистский нацизм и коммунизм. Это либо от безграмотности, либо, скорее, от злонамеренности.