– Что? – оторопела я. Игра возобновилась.

– Можно тебе позвонить? – повторил он. – Когда буду в Лондоне.

Я замялась:

– Не знаю...

– Сразимся в настольный футбол, – предложил он. – В кафе «Кик».

«Как откровенно, – подумала я. – И как удручающе». Он пытался меня подцепить. Очевидно, делал так постоянно. Не успев даже познакомиться толком. Я разозлилась и решила: мне это не нужно. Меня только что бросили у алтаря, боже мой! Не нужны мне никакие звонки. Никогда! Ни разу в жизни! Я не хочу, чтобы мне опять звонил мужчина. Чтобы меня опять унизили. Опять сделали больно.

– Пенальти! – вскричал Пьер.

– Так ты дашь мне свой телефон, Минти? – спросил Джо, передавая мяч.

– Нет.

– Что?

– Нет, – отрезала я, изо всей силы ударив по мячу. И грянул вопль.

– Гол в свои ворота, Минти! – кричали они.

– Хорошо отдохнула, дорогуша? – спросил водитель.

Я поймала такси у вокзала Ватерлоо. Хелен поехала в Холланд-Парк повидаться с родителями.

– Вроде того. Вообще-то, не очень.

– В отпуск ездила?

– Нет, – сказала я. – В свадебное путешествие.

– И где же твой муж?

– У меня нет мужа.

– Нет?

– Нет. Он сбежал.

– Сбежал? – изумился таксист, повернул голову, чтобы рассмотреть меня, и чуть не врезался в столб.

– Да, – подтвердила я. – Прямо из церкви. Так что медовый месяц я провела с подружкой.

– Сбежал из церкви! – Таксист давился смехом и тряс головой. – Чертовщина какая-то! Надеюсь, ты не бросилась вдогонку?

– И не подумала, – буркнула я.

Такси везло меня по пыльным улицам, а я никла, как увядающий цветок. Короткий отпуск подошел к концу. Пора было взглянуть в лицо реальности. Я едва сдержала слезы, когда мы проезжали «Уолдорф». При виде церкви меня чуть не стошнило. С упавшим сердцем я думала о возвращении на работу. Ужас! Как я посмотрю в глаза коллегам? И, ради всего святого, что они скажут? Я стану объектом жалости, мишенью для насмешек. Буду задыхаться от проявлений заботы, корчиться от понимающих взглядов.

Такси свернуло на север и остановилось у дверей моего дома. Взгляд упал на вывеску «Продается». Придется ее убрать: я никуда не переезжаю. И в первый раз я ощутила что-то похожее на облегчение. Мне никогда не хотелось жить в Клапаме. Вот уж о чем не буду жалеть... Невелико удовольствие два раза в неделю тащиться пятнадцать остановок по Северной линии метро. И тут меня кольнуло под ложечкой. Черт, черт! Мне же придется еще забирать свои вещи из его квартиры. Накопилось их там немного. Правду сказать, даже очень мало, хотя мы и были помолвлены. Зубная щетка, старая куртка, несколько книг. Доминик не хотел, чтобы я оставляла у него свои манатки: вдруг Мадж подумает, что мы живем «в грехе». И как же мне забрать свое барахло? Я этого не выдержу. Тут у входной двери я заметила два пухлых пластиковых пакета. К одному из них степлером был прикреплен конверт с надписью «Минти» – знакомый почерк с наклоном в левую сторону. Взяв пакеты, я повернула ключ в замке и оказалась в тиши своей квартиры. Достала нож из кухонного ящика, с бьющимся сердцем вскрыла конверт.

«Минти, я подумал, что тебе так будет легче. Извини, но я знал, что у нас ничего не получится. Без обид?

Всего хорошего, Дом».

Всего хорошего! Всего хорошего? Человек, за которого я еще четыре дня назад собиралась замуж, от которого хотела родить, чьи трусы я стирала – и гладила! – вежливо желает мне «всего хорошего»? Прости, что разочаровываю, Дом, но я обиделась, даже очень обиделась! Если быть честной, обиделась сильнее некуда. Без обид? Да я не прощу тебя до самой смерти! И с какой легкостью он вернул мне вещи! Я еще и вернуться не успела – из медового месяца, – а он уже вышвырнул меня из своей жизни в двух пластиковых пакетиках. Чудовищно! После всего, что он натворил. Утопись я в Сене, ему и то было бы до лампочки!

Ощущая, как внутри просыпается Везувий сдерживаемой ярости, я сорвала куртку, растворила окна и натянула резиновые перчатки. У каждого свой способ побороть стресс: кто-то напивается, кто-то принимает лекарства. Лично я убираю. Тряпку в руки и вперед! Я пропылесосила, вытерла пыль, расставила пещи по полочкам. Вымыла пол, отполировала мебель и постирала белье. В припадке чистоплотности я даже выскребла копоть из духовки и стерла сажу с рам. Три часа гигиенической истерии привели в норму мое кровяное давление.

Теперь я чувствовала, что достаточно спокойна и могу разобраться со свадебными подарками. Папа оставил мне записку, где говорилось, что они в гостиной. Я нарочно избегала даже заглядывать туда, вот, теперь распахнула дверь настежь. Красиво упакованные коробки громоздились шаткими пирамидами па диване, на креслах и почти полностью закрывали пол. Ощущение было такое, будто наступило Рождество, только радости я не испытывала. Подарки были завернуты в сияющую серебристую или жемчужно-белую бумагу, украшены кисточками и бантами. На концах завитых ленточек трепетали крошечные конвертики с исторической надписью «Минти и Дому». Я еще раз заглянула в папину записку. «Все сказали, что ты можешь оставить подарки себе, – сообщал он. – Делай с ними что хочешь». Я уже решила, как с ними поступлю. Разворачивая каждую коробку, я аккуратно записывала, что в ней и от кого подарок. Тостер «Алесси». Доминик хотел такой. От одного из его клиентов. Чудесный тостер. Отправится прямиком к «Голодающим Африки». Этажерка для библиотеки от кузена Питера, как мило... В «Барнадо»! Подставка для компакт-дисков от Пэт и Джо. В магазин Британской ассоциации страдающих сердечными заболеваниями! Роскошные банные халаты от бывшего соседа Доминика пойдут в «Рилейт», решила я с мрачной ухмылкой. Мешок для белья с вышивкой от Уэсли – в «Сью Райдер». Две пары подсвечников – в «Скоуп». Разбирая огромную гору подарков, я мысленно распределяла их между благотворительными магазинами северного Лондона, как делят награбленное между бандитами. Самые дорогие презенты решила отдать маме: пусть продаст их на очередном благотворительном аукционе. Взять, к примеру, картину, которую подарил ее брат, Брайан. Он художник академической школы, и за холст можно выручить немало. Набор чайных ложек из чистого серебра от крестного стоит, по меньшей мере, три сотни. Шесть хрустальных бокалов для виски от Томаса Гуди. Веджвудский чайный сервиз. Мама только обрадуется. В конце концов, это ее подарок, а мне он теперь ни к чему.

Я вообще ничего себе не оставлю. Ничего. Мисс Хэвишем превратила себя в живое свидетельство собственного позора, но я поступлю наоборот. Не оставлю ни единого напоминания о дне свадьбы: ни желтеющего подвенечного платья, ни гниющего свадебного торта. Я избавлюсь от всего, что хоть сколько-нибудь напоминает тот кошмарный, тот адский день. Уничтожу все следы, как преступник уничтожает изобличающие его улики. Я повернулась и еще раз взглянула на свое свадебное платье. Платье, которое мне даже не нравилось. Платье, которое я купила в угоду Дому. Упакованное в плотный пластиковый чехол, оно свисало мешком с двери спальни. А на стуле лежали в коробке атласные туфельки, завернутые в бумагу. Букет примостился на подоконнике; теплый летний воздух уже иссушил его. Стразы с фаты поблескивали и подмигивали мне, ловя лучи закатного солнца.